Хей, Осман! - Фаина Гримберг

- Кормишь ты гостей всё вкуснее и вкуснее, - Осман приподнял засалившиеся руки, ладони. Михал скоро завёл правую руку за спину, взял с одного малого стольца плат и подал гостю. Осман отёр ладони и отложил плат на ковёр.

- Новый повар у меня, армянин, уже год почти. А ты сейчас только заметил...

- Не уступишь мне повара своего? Я его найму...

- Что, султан Гази, с тобой сегодня? - Михал улыбался белыми зубами. - То жену я отпусти к тебе, то повара... Повара, это пожалуй...

Но Осман не подхватил шутку гостеприимного хозяина, не выразил одобрения. Сказал:

- Вели ещё айрана принести.

Михал поднялся с подушки кожаной и пошёл за дверь, чуть подаваясь всем телом вперёд. Вернулся с кувшином:

- Пей, султан Гази, сам хочу служить тебе слугою...

Но Осман и пил в молчании. Михал не налил себе айрана. Шло время в молчании. Осман допил и поставил чашку серебряную.

- А не поступить ли тебе так, как призывает шейх? - вдруг спросил Осман серьёзно.

- ...нельзя ведь насильно... - уклончиво проговорил Михал.

- Ты не хитри со мной. Не о насилии речь.

- Разве мы не мечтали о содружестве всех вер?..

- Это содружество, оно что, основано будет на моих уступках тебе?

Теперь Осман говорил мрачно и властно. Михал невольно опустил голову.

- Я тебе говорю, - продолжил Осман. - Я тебе говорю, что я хотел бы вставать на молитву рядом с тобой, когда муэдзин прокричит азан с минарета. Ты не первый день живёшь на свете моим ортаком. Если я тебя сейчас спрошу, что ты знаешь о пяти столпах правой веры, моей веры, разве ты не ответишь?

Михал сидел, распрямившись.

- Отвечу, - произнёс тихо. И уже громче: - Отвечу. Пять столпов правой веры, твоей веры, таковы: исповедание веры - шахадет - произнесением священных слов: «Нет Бога, кроме Аллаха, и Мухаммад - Пророк Его»; а второй столп - намаз - с обращением лица в сторону Мекки; и столп третий - сакат - раздача милостыни; а четвёртый столп - рамазан - строгий пост; а пятый столп - хадж - паломничество в Мекку хотя бы раз в жизни...

- Что тебе не по душе в этих предписаниях? Или ты видишь в каком-либо из них нечто дурное?

- Нет. Все они хороши.

- Что же тебе мешает принять их? Что? Гордыня? Твои предки некогда были язычниками, после сделались христианами. Ничто не вечно! Разве твой отец не ездил в Конью?..

- Да, это, должно быть, гордыня, - проговорил Михал упавшим голосом.

- Сделай этот шаг. Мои люди, они ведь любят тебя. Они счастливы будут молиться рядом с тобой.

- А если они станут презирать меня, как презирают труса? - осмелился возразить Михал.

- Разве ты совершишь это из трусости? Все знают твою храбрость...

- Шейх решит, что ты идёшь у него в поводу...

- Ты о шейхе не думай, думай обо мне.

Гость и хозяин снова замолчали.

- А что же моя жена? - вырвалось у Михала.

- Жена твоя может оставаться в своей вере. Никто не желает ссорить тебя с твоей женой. Ты один знаешь, насколько она любит тебя, знаешь её преданность тебе...

- Гордыня, гордыня... - повторял Михал.

- Я рад, что ты понимаешь себя. Теперь найди в себе нужные силы...

- Да! - произнёс твёрдо Михал. И повторил: - Да! - И добавил: - Прошу лишь об одном: позволь мне подумать о шейхе и ничему затем не удивляйся!

Но Осман будто и не слышал последних слов гостеприимного хозяина; слышал только «Да!», дважды проговорённое.

- В правой вере наставит тебя хороший имам, - заботливо говорил султан Гази. - Этот имам поставил первые мечети в становищах моего отца. А учил этого имама человек святой, воистину святой... - Михал сидел притихший, будто онемевший. Осман продолжал говорить: - Завтра поутру следует послать за имамом. И утром же отправимся мы с тобой на охоту! Согласен поохотиться?

- Да, - отвечал Михал покорно.

- Тогда веселее гляди! Поохотимся завтра! А теперь - спать...

Михал сам проводил гостя в хороший спальный покой; шёл почти рядом с Османом, но всё же отставая, и подымал светильник, освещая дорогу...

На другой день с утра послали за имамом. Едва рассвело. И на охоту начали сряжаться. Но Михал приметил, что Осман будто выжидает, ждёт чего-то... или кого-то... Сам Михал с трудом скрывал уныние и старался изо всех сил выглядеть весёлым. Он понимал, что Осман видит ясно его притворство; но понимал и то, что Осман одобряет его силу воли... Всё было готово к выезду на охоту, но медлил Осман...

- Сколько дней будем охотиться? - спросил Михал.

- Три дня пробудем, - отвечал Осман, - а там уж ты поступишь под начал имама. Праздновать твоё вступление на путь истины будем в Йенишехире...

Осман пошёл на конюшню, чтобы самому оседлать своего коня. Тут-то и въехал на двор всадник. Михал тотчас узнал юного Орхана, и все узнали Османова сына. А Орхан уже спрыгнул на землю и улыбался дружески Михалу. Они обнялись и похлопали друг друга по плечам. Орхан ещё не успел спросить об отце, а Осман уже вышел из конюшни, ведя коня в поводу. Орхан быстро подошёл к нему, склоняя голову, и поцеловал отцову руку.

- Ты что? - спрашивал Осман. - Зачем приехал? Как узнал, где я?.. - Но видно было, что Осман ждал сына этим утром, надеялся именно на приезд сына... Однако принял на себя вид суровости. - Кто охраняет мать, сестёр и твоего младшего брата? На кого ты оставил их?

Но Орхана нимало не смутил суровый вид отца. Весело взмахивал Орхан длинными отроческими руками в обтягивающих рукавах короткого кафтана тонкого сукна и торопился высказать последние новости:

- Не подумай, будто я бросил мать, сестёр и брата! Я сказал дяде Гюндюзу... Я не просто так уехал. Да теперь ведь всё улажено. Шейху Эдебали утёрли нос! Сначала, конечно, народ помутился; кричали: «На Харман Кая! На Харман Кая!..»; но так никто и не двинулся со своего места. Пошли другие толки; стали вспоминать храбрость Михала; говорили, какой он доблестный... «Язык!» - говорили. - «Жаль!..» Жаль убивать, лишать жизни такого доблестного храбреца...» Вот что говорили!.. И все, все толкуют, что надобно слушаться тебя, отец, а не шейха!.. Отец, позволь мне отправиться с вами на охоту!..

- Нет, - сказал Осман спокойно и серьёзно, как обычно говорил. - Ты возвращайся в Йенишехир. Вести ты принёс хорошие! Скажи Гюндюзу и матери, что надо готовить большой праздник. Так и скажи. А я вернусь через три дня... - Осман обернулся к Михалу. - Не поднести ли подарок доброму вестнику?

Михал молча снял с пояса охотничий нож в кожаных ножнах и протянул Орхану. Тот вынул нож из ножен, взмахнул, тронул кончиком указательного пальца острое лезвие, улыбнулся весело и поблагодарил Михала...