Письма с фронта. 1914-1917 год - Андрей Снесарев

Давай, моя ненаглядная, совершенная и первая в мире женушка, губки и глазки, а также себя самое и нашу боевую троицу, я вас всех обниму, расцелую и благословлю.

Ваш отец и муж Андрей.

Целуй папу и маму. А.

Ейке и тебе посылаю пять карточек, Ейке еще германский флаг.

14 сентября 1916 г. 7 час[ов].

Женушка!

Перед выездом на наблюд[ательный] пункт хочу тебя еще раз поцеловать и сказать, что у меня нет перчаток – нитяных и теплых; хорошо, если пришлешь мне пару погон (серебряных Генерал[ьного] штаба), если есть под рукой – пару-другую белья (нет… потом). Пока я здесь, человека буду высылать через каждые две недели. Может быть, пошлю Игната в один из рейсов, чтобы ты видела моего товарища по командованию дивизией. Еще бы надо бритвенного мыла, дюжину англ[ийских] булавок, головную шапочку (теперь тяну на себя одеяло, оголяя ноги, или крою ноги, оголяя голову…).

Обнимаю, целую мою женку. Андрей.

Все твои письма по прибытии в Петроград еще не получил… как нашла, кого видела, не знаю. Твой.

17 сентября 1916 г.

Милая моя Женюрочка!

Вырываю минутку, чтобы черкнуть моей женушке. Верчусь как белка в колесе. Н[ижние] чины, еще не уловив моей физиономии, но присматриваясь к моим манерам, говорят: «Этот какой-то все бегает, а не ходит». И верно, после моего предшественника – болезненного старика, нигде не бывавшего, – мое сованье носа всюду кажется ребятам чем-то странным. 13.IX я посетил окопы одного полка, а затем, чтобы приободрить людей, вышел из окопов и пошел к нашим секретам, откуда (по словам офицеров) противник лежит в 40–50 шагах. Ребята поднялись в окопах и с недоумением на лицах следили за моими шагами: до этого времени им шепотом рассказывали, что вот там за секретами враг и он стреляет, а теперь я пошел туда во весь рост. Вероятно, ребята подумали, что я пошел к австрийцам сдаваться в плен. Когда я шел назад, у ребят уже был галдеж, работа шла вовсю… Небольшой риск с моей стороны дал большие результаты в смысле оживления людей и удаления из их головы напрасных ужасов. Интересно, в 30 шагах впереди наших окопов я нашел труп убитого мадьяра, – сдавался ли он в плен или то был подкравшийся ночью разведчик, сказать трудно, – который без моего посещения, пожалуй, пролежал бы еще очень долго, пока не стал бы портить кругом воздух.

Вчера посещал свои тыловые части, был в обозах 2-го разряда и здесь закопался в сухарях, масле, коломази и т. п. и т. п. Смотрел людей, лошадей… Все это для них было большим сюрпризом, так как давно и очень давно они ничего подобного не видели.

Твое последнее письмо от 8.IX полно вопросами. На некоторые из них не отвечаю, так как Осип, вероятно, уже у вас, и он вам все расскажет. Наши отношения с ним наладились и не вызывают никаких возражений. Функции его и Игната настолько ясно распределены, что все идет гладко и – судя по многому – ревность Осипа совершенно спокойна. Осип – мой стремянной, Игнат – мой почивальный. Кроме того, Игнат так тих и скромен, что обезоруживает каждого, даже пылкого стремянного. Он – типичный непротивленник. Он у меня с 20 февраля, т. е. почти 7 месяцев, я ни разу не возвысил на него голос, и тем не менее он держит себя так робко и осторожно, словно только что явился к заведомому зверю. Я тебе его пришлю, ты посмотришь и сама решишь… пришлю дня на 4–5. Я сказал ему об этом, он весь съежился и говорит: «А вы, В[аше] Пр[евосходительство], с кем же останетесь?» Я к нему, конечно, привык, но несравненно больше он ко мне.

Лошади мои остались на старом месте, и я о них ничего не знаю. Возьму ли их или нет – пока не знаю. Положение мое переходное: могу здесь зацепиться, могу получить штаб корпуса. Получить эту дивизию представляет тот интерес, что ее номер не особенно высок и она может остаться и в мирное время.

Вчера пришла кипа твоих писем из старого места с карточками. На одной ты – шикарная гейша, приведшая в восторг моего начальника штаба, на другой – ты очень мрачна, словно съедаешь очень кислую грушу. Ейка везде – лохматка, на телеге забавно – веселая.

Весть о Яше [Ратмирове] привела меня в большую тоску. Много ли им осталось жить на белом свете, и какой смысл кусок оставшейся жизни ломать таким суровым и диким образом. Девочек очень жаль: отброшенные в большой город, они почувствуют теперь себя совсем одинокими. Очень боюсь, что Надя со своим женихом перейдет грань… и повиснет над пучиной общественного водоворота. Адрес Лели недостаточно себе выясняю и пошлю отсюда посыльного наугад. Это далеко, но мне хочется скорее получить материал и сшить себе сапоги: у новых кривятся каблуки, а старые я перечиниваю чуть ли уже не в пятый раз. Вчера заметил у нач[альника] штаба на шее Анну и решил надеть своего Владимира (он пришел с месяц тому назад), приладил Игнат, и теперь твой муж разукрашен: на шее Влад[имир], на лев[ой] груди Георгий и на правой академ[ический] и университетский [значки]. Последний у меня уже перекрутился и не держится… пришли мне новый. Как Осип относится к Тане, затрудняюсь сказать; я как-то все стесняюсь говорить с ним на эту тему. Он, по-видимому, ее любит, хотя и критикует; ведет себя строго… т. е. на всем видно, что он считает себя нравственно и сердечно связанным. Если кто и беспокоит меня насчет их будущей жизни, то, конечно, Таня с ее нервами, огромной требовательностью… я боюсь, что будущий поворот Осипа в направлении к какой-либо юбке будет ему стоить хорошего Ватерлоо или Лейпцига.

Кирилка очень меня порадовал своим письмом; лапка у него крепкая. Хорошо, если его диктовку будет сначала поправлять Геня, а потом уже ты; это будет хорошей практикой и для Генюши.

Мой режим сейчас очень определенный: встаю между 7 и 8 часами и затем кружусь целый день, как тебе описал; между 21 и 22, ближе к 22, ложусь спать и моментально засыпаю как убитый. Ночью 1–2 [раза] выйду, чтобы послушать стрельбу или навести справку у дежур[ного] офицера; каждый раз до постели еле успеваю дойти. Днем по обыкновению не сплю, да и некогда. Сейчас мне подфортунило, и я смог моей золотой и бриллиантовой женушке написать целых восемь страниц. Я думаю, что Генюша уже со второго класса начнет хорошо учиться, а дальше еще лучше. Давай, моя редкая, свои глазки и губки, а также троицу, я вас всех обниму, расцелую и благословлю.

Ваш отец и муж Андрей.

Целуй папу с мамой. Дошло ли до Капитула орденов мое заявление? А.

Посылаю, женка, наши горные цветы… собирали я и Игнат. Их мало.

21 сентября 1916 г.

Дорогая Женюрка!

Опять тебе давно не писал. 19.IX ходил в окопы и изучал позицию противника и свою еще с третьего пункта… В горах нужна самая кропотливая работа, осмотр со всех сторон и уже после этого то или другое решение. Домой явился в сумерки, поел, набросал приказ по поводу мною виденного и собирался ложиться спать, как вдруг мне сообщают, что «завтра» один из моих полков посетит ком[андую]щий армией. Пришлось давать распоряжения, расспрашивать, советовать… и лечь поздно.

Вчера он был и поразил всех своим «новым» и «необычным» поведением. До сих пор это была гроза, да еще сухая (как мне говорили, может быть, и привирая), но я его нашел спокойным, замечания делающим спокойным и достойным тоном, обращающим внимание на вещи, действительно заслуживающие внимания и подталкивания, а часто даже приветливым. Он у меня завтракал, и мы все болтали весело и непринужденно. Осмотрев полк, он поехал на мой наблюдател[ьный] пункт, но тут нам не повезло: поднялась метель, пурга, даль закрыло, и «наблюдать» было нечего. Он засмеялся и сказал мне: «Ишь, как тут у вас, форменная зима, а нам там внизу часто совсем невдомек, что и почему у вас здесь происходит», и, улыбнувшись, он повернул обратно. Еще идя в гору, случился трогательный эпизод (оборот французский, прости, милая). Навстречу ком[андую]щему идет молодой-премолодой солдат (не больше 19 лет), с подвязанной только что раненой рукой… лицо немного худое, немного запачканное (как у всех окопных людей часто бывает), но милое и красивое, славные глаза несколько затуманены болью. Ком[андую]щий остановил его, расспросил, а затем тут же навесил ему Георгиевскую медаль. Нужно было видеть оживление раненого. Корп[усный] командир спрашивает его: «Да ты знаешь, кто с тобой говорит?» «Знаю», – ответ веселый, несколько задорный. «Кто?» – «Генерал». Мы все смеемся, смеется ком[андую]щий. Мы все растроганы, я в душе глубоко благодарю ком[андую]щего, что ему в районе моей дивизии и недалеко от окопов пришла в голову мысль наградить человека, только что вышедшего из огня.