Дипломатия - Генри Киссинджер

Однако именно в Германии поражение Эфиопии оставило самое глубокое впечатление. Британский посол в Берлине докладывал: «Победа Италии открыла новую главу. В стране, где обожествляют силу, престиж Англии неизбежно должен был упасть»[407]. Когда Италия вышла из «фронта Стрезы», единственным препятствием Германии на пути в Австрию и Центральную Европу оставалась открытая дверь демилитаризованной зоны Рейнской области. И Гитлер, не теряя время, ее захлопнул.

Воскресным утром 7 марта 1936 года Гитлер приказал своей армии войти в демилитаризованную Рейнскую область, обозначив тем самым уничтожение последнего из остававшейся защитной меры версальского урегулирования. Согласно Версальскому договору, германским вооруженным силам запрещалось находиться в Рейнской области и в зоне на протяжении 50 км к востоку от нее. Германия подтвердила это условие в Локарно; Лига Наций одобрила Локарно, а Великобритания, Франция, Бельгия и Италия его гарантировали.

Если бы Гитлер укрепился в Рейнской области, Восточная Европа оказалась бы брошена на милость Германии. Ни одно из новых государств Восточной Европы не имело ни единого шанса защитить себя от реваншистской Германии ни собственными усилиями, ни в комбинации друг с другом. Единственную свою надежду они связывали с Францией, которая могла бы предотвратить германскую агрессию при помощи угрозы вступления в Рейнскую область.

И вновь западные демократии разрывались от неопределенности по поводу намерений Гитлера. Технически он просто вновь вводил войска на германскую территорию. Одновременно он предлагал всевозможные гарантии, включая предложение подписать с Францией договор о ненападении. И вновь утверждалось, что Германия будет удовлетворена, как только получит право защищать собственные национальные границы, что считалось для любого европейского государства само собой разумеющимся. Было ли у британских и французских руководителей моральное право рисковать жизнями своих народов ради поддержания столь вопиюще дискриминационного положения дел? А, с другой стороны, разве не было их моральным долгом выступить против Гитлера, пока Германия еще полностью не вооружилась, и тем самым, возможно, спасти множество жизней?

История уже дала свой ответ; современники, однако, мучились сомнениями. Поскольку в 1936 году Гитлер продолжал извлекать выгоду из уникального сочетания интуиции психопата и демонической силы воли. Демократические страны по-прежнему полагали, что имеют дело с нормальным, хотя, может, и гипертрофированным, национальным лидером, который хочет вернуть свою страну в равноправное положение в Европе. Великобритания и Франция пытались сосредоточенно прочесть, что у Гитлера на уме. Был ли он искренним? Действительно ли он хотел мира? Конечно, вопросы были вполне резонными, но внешняя политика строится на зыбучем песке, если она пренебрегает реальным соотношением сил и полагается на догадки относительно чужих намерений.

Обладая невероятной способностью эксплуатировать слабости противников, Гитлер совершенно точно выбрал момент для нового захвата Рейнской области. Лига Наций, замешкавшаяся с санкциями против Италии, не испытывала особого желания пойти на конфронтацию с еще одной крупной державой. Война в Абиссинии провела черту между западными державами и Италией, одним из гарантов Локарно. Великобритания, еще один гарант, только что воздержавшийся от введения нефтяного эмбарго для Италии на морях, на которых она господствовала, несомненно, еще в меньшей степени захотела бы рисковать вступлением в войну на суше за дело, не связанное с нарушением национальных границ.

Хотя ни одна страна не была так уж сильно заинтересована в сохранении Рейнской области демилитаризованной, как Франция, никто не отнесся более двусмысленно по вопросу об оказании сопротивления нарушению со стороны Германии, чем она сама. Наличие линии Мажино выдавало навязчивую идею, которая преследовала Францию, в отношении стратегической обороны, а вооружения и военная подготовка французской армии оставляли мало сомнений в том, что Первая мировая война подавила ее традиционный наступательный дух. Франция, казалось, предалась ожиданию решения собственной судьбы, предпочтя сидеть за линией Мажино и не идти на риск за пределами собственных границ — ни в Восточной Европе, ни, как в данном случае, в Рейнской области.

Тем не менее введение войск в Рейнскую область было смелой азартной игрой со стороны Гитлера. Всеобщая воинская повинность действовала меньше года. Немецкая армия была далека от готовности к войне. И действительно, небольшой авангард, вступавший в демилитаризованную зону, получил приказ отступать с боями при первых признаках французского вторжения. Гитлер, однако, компенсировал военную слабость огромной психологической смелостью. Он завалил демократические страны предложениями, намекавшими на его готовность обсудить вопросы ограничения численности войск в Рейнской области и возвращения Германии в Лигу Наций. Гитлер взывал к широко распространенному недоверию к Советскому Союзу, заявив, что его шаг был ответом на подписание франко-советского пакта 1935 года. Он предложил установить 50-километровую демилитаризованную зону по обе стороны от германской границы и заключить договор о ненападении сроком на 25 лет. Предложение о демилитаризации произвело двойной эффект, намекая на то, что долговременный мир наступит сразу же после подписания документа, и одновременно аккуратно демонтируя линию Мажино, возведенную напротив германской границы.

Партнерам Гитлера по переговорам не требовалось особого приглашения для того, чтобы избрать пассивный образ действий. Удобные отговорки то по одному, то по другому делу подходили их предпочтению пассивной роли. Со времен Локарно кардинальным принципом французской политики было никогда не идти на риск войны с Германией, за исключением в случае союза с Великобританией, хотя британская помощь технически была не нужна до тех пор, пока Германия оставалась разоруженной. Целеустремленно добиваясь этой цели, французские руководители проглотили бессчетное количество разочарований и поддержали множество инициатив в области разоружения, которые, как они сами в глубине души понимали, были непродуманными.

Всепоглощающая психологическая зависимость Франции от Великобритании может объяснить тот факт, почему Франция не делала никаких военных приготовлений. Даже тогда, когда французский посол в Берлине Андре Франсуа-Понсе предупреждал 21 ноября 1935 года, что введение Германией войск в Рейнскую область неизбежно, — за целых три с половиной месяца до фактически свершившегося события[408]. И тем не менее Франция не осмелилась ни произвести мобилизацию, ни предпринять меры защиты военного характера, чтобы ее не обвинили в провоцировании того, что она боялась. Франция также не подняла этот вопрос на переговорах с Германией, так как не знала, что делать, если Германия проигнорирует ее предупреждения или открыто заявит о своих намерениях.