Дипломатия - Генри Киссинджер

Это был пустой и, по существу, патетический жест. Союзы как французские гарантии молодым слабым государствам Восточной Европы имели свою логику. Но они не годились для того, чтобы служить своего рода договорами о взаимной помощи, которые поставят Германию перед риском ведения войны на два фронта. Союзники Франции были слишком слабы, чтобы сдерживать Германию на востоке; наступательные операции с целью облегчения положения Франции исключались вообще. Подчеркивая неуместность этих пактов, Польша уравновесила свои обязательства перед Францией договором о ненападении с Германией, так что в случае нападения на Францию официальные обязательства Польши взаимно исключали бы друг друга, или, точнее сказать, они давали Польше свободу действий в выборе того альянса, который давал ей наибольшие выгоды в момент кризиса.

Новое франко-советское соглашение 1935 года продемонстрировало весь диапазон французской политической и психологической деморализации. До Первой мировой войны Франция охотно шла на политический альянс с Россией и не успокаивалась до тех пор, пока не добилась того, что политическое взаимопонимание превратилось в военный пакт. В 1935 году положение Франции в стратегическом смысле было намного слабее, а нужда в советской военной поддержке стала совершенно отчаянной. Тем не менее Франция неохотно заключила политический альянс с Советским Союзом, решительно отвергнув переговоры на уровне военных штабов. Даже в 1937 году Франция не допускала советских наблюдателей на свои ежегодные маневры.

Существовали три причины для столь равнодушного поведения французского руководства, лишь увеличивавшего врожденное недоверие Сталина к западным демократиям. Первая заключалась в том, что они опасались, как бы слишком сильное сближение с Советским Союзом не ослабило необходимые для Франции связи с Великобританией, без которых ей не обойтись. Вторая причина состояла в том, что восточноевропейские союзники Франции, находившиеся между Германией и Советским Союзом, были не готовы допустить советские войска на свою территорию, затрудняя тем самым поиск темы для значимых переговоров между французским и советским военными штабами. И последняя относится к 1938 году, когда французские руководители были до такой степени напуганы Германией, что опасались, как бы штабные переговоры с Советским Союзом, по словам тогдашнего премьер-министра Шотана, «не вызвали бы объявление войны Германией»[405].

Франция, таким образом, оказалась в военном союзе со странами, слишком слабыми, чтобы ей помочь, и в политическом альянсе с Советским Союзом, с которым не осмеливалась сотрудничать в военном отношении. Стратегически же она оказалась в зависимости от Великобритании, которая однозначно отказывалась от любых обязательств военного характера. Такого рода расположение было всего лишь рецептом от нервного срыва, а не генеральной стратегией.

Единственными серьезными ходами, сделанными Францией в ответ на рост германской мощи, были шаги в направлении к Италии. Муссолини вовсе не был приверженцем принципа коллективной безопасности, но он четко осознавал пределы возможностей Италии, особенно в случае, когда речь шла о Германии. Он опасался, что германская аннексия Австрии повлечет за собой требование возврата Южного Тироля, который этнически был немецким. В январе 1935 года тогдашний министр иностранных дел Пьер Лаваль заключил договор, по сути своей ближе всего подходивший к понятию военного союза. Давая согласие на проведение консультаций друг с другом в случае какой бы то ни было угрозы независимости Австрии, Италия и Франция выступили с инициативой военно-штабных переговоров, на которых они зашли так далеко, что обсуждали размещение итальянских войск вдоль Рейна, а французских вдоль австрийской границы.

Через три месяца, после того как Гитлер восстановил всеобщую воинскую повинность, казалось, проявляется возможность приближения к заключению некоего подобия союза между Великобританией, Францией и Италией. Главы правительств трех стран встретились на итальянском курорте Стреза, где они договорились оказывать сопротивление любым германским попыткам изменить Версальский договор при помощи силы. Такая вот небольшая историческая ирония, заключавшаяся в том, что именно Муссолини должен был выступить организатором конференции в защиту версальского урегулирования, так как он уже давно критиковал Версаль, утверждая, что договор обманул Италию.

Стреза должна была стать последней попыткой победителей в Первой мировой войне предпринять совместные действия. Через два месяца после конференции Великобритания подписала морское соглашение с Германией, показавшее, что в вопросах собственной безопасности Великобритания предпочитает полагаться скорее на двухсторонние договоренности с противником, чем на партнеров по Стрезе. Германия согласилась ограничить свой флот по тоннажу до 35 процентов от британского на последующие 10 лет, хотя ей предоставлялось право на равное количество подводных лодок.

Условия морского договора сами по себе были не так важны, по сравнению с тем, что они выявили состояние умов в демократических странах. Британский кабинет, вне всякого сомнения, отдавал себе отчет в том, что это военно-морское соглашение, по сути дела, представляет собой молчаливое подтверждение отказа Германии соблюдать военно-морские положения Версальского договора и тем самым как минимум противоречит духу «фронта Стрезы». Практический смысл соглашения заключался в установлении нового потолка на двухсторонней основе — потолка, который, более того, находится на предельных лимитах судостроительных возможностей Германии, — такой метод контроля над вооружениями станет все более и более популярен во времена холодной войны. Подписание этого морского соглашения также означало, что Великобритания предпочитает скорее умиротворять противника, чем опираться на своих партнеров по «фронту Стрезы» — так складывались психологические основы того, что позже станет известно как «политика умиротворения».

Вскоре после этого «фронт Стрезы» развалился полностью и окончательно. Будучи приверженцем Realpolitik, Муссолини счел само собой разумеющимся, что теперь у него развязаны руки для какой-нибудь колониальной экспансии, бывшей обычным делом в период перед Первой мировой войной. В результате он занялся выкраиванием для себя африканской империи, завоевав в 1935 году Абиссинию, последнюю независимую страну Африки, и тем самым отомстив за испытанное Италией унижение от абиссинских войск, относившееся к началу столетия.

Но если агрессия Муссолини и была бы допустима перед Первой мировой войной, то теперь она была развязана в находящемся под воздействием системы коллективной безопасности мире, в котором существовала Лига Наций. Общественное мнение, особенно в Великобритании, уже всячески осуждало Лигу за «неспособность» не допустить японский захват Маньчжурии; и к тому времени был запущен механизм экономических санкций. На тот период, когда Италия вторглась в 1935 году в Абиссинию, у Лиги уже имелось законное средство против подобной агрессии. Более того, Абиссиния была членом Лиги Наций, хотя и в результате довольно любопытного изменения обстоятельств. В 1925 году Италия была спонсором принятия Абиссинии в члены Лиги для того, чтобы контролировать предполагаемые британские планы. Великобритания с неохотой вынуждена была согласиться, хотя и утверждала до того, что Абиссиния является слишком варварской страной, чтобы стать полноправным членом международного сообщества.