Неудобное прошлое. Память о государственных преступлениях в России и других странах - Николай Эппле
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Конструируя примирение: в поисках формулы осуждения советского прошлого
Однако определение сути «торга» между сторонами и нахождение устраивающей их «формулы согласия» призваны не только наладить максимально приемлемое взаимопонимание между ними, но и сделать достигнутые договоренности приемлемыми для широкой публики. Чем проще и связнее эта формула и чем четче она сформулирована, тем понятнее она широким слоям общества. Опыт комиссий правды и примирения показывает, что их задача в огромной степени располагается в сфере социальной инженерии, или своего рода «пиара». Она сводится к тому, чтобы помочь пересобрать разделенное общество вокруг правды, которая не только (и не столько) точно и основательно представлена, сколько просто и внятно сформулирована.
Опыт комиссий говорит о том, что им часто приходилось жертвовать полнотой анализа ради понятности «картинки». В этом смысле работу комиссии можно было бы назвать конъюнктурной, но в том-то и состоит отличие модели комиссий правды от судебных преследований, что комиссия представляет собой политический инструмент, и учет политической конъюнктуры для нее не недостаток, а одна из определяющих характеристик[451]. Присцилла Хайнер пишет:
Помимо прямых внешних ограничений мандата комиссий, их члены могут сами накладывать на себя некоторые ограничения, касающиеся того, что именно из вскрытых фактов публиковать в итоговом докладе[452].
При таком взгляде критикуемые наблюдателями издержки формул согласия, проводниками которых часто служат комиссии или аналогичные им компромиссные механизмы, оказываются единственной возможностью прийти к договоренности. «Покупка правды в обмен на правосудие», столь критикуемая в южноафриканской модели, или «правовое государство вместо правосудия» в случае второго германского транзита[453] — примеры в конечном счете успешного «торга за правду».
Самые успешные из комиссий были в этом смысле наиболее конъюнктурными, выбирая определенный ракурс рассмотрения прошлого и жертвуя полнотой и глубиной анализа. Попытка выложить всю правду, определить ответственность всех сколько-нибудь виновных и помирить всех со всеми — задача абстрактная, которая не может ставиться в физической реальности, в которой силы, ресурсы, время, пределы компромисса всегда ограничены. Главная цель аргентинской комиссии состояла в том, чтобы убедительно рассказать широким слоям общества об имевших место преступлениях, по возможности сняв вопрос об их оправдании. Это имело двоякие последствия для ее доклада. Из отчета были исключены, во-первых, данные о политической принадлежности жертв, чтобы исключить политические спекуляции, призванные оправдать преступления; во-вторых, свидетельства об особо жестоких случаях, «чтобы это не помешало доверию к докладу». Предметом рассмотрения южноафриканской комиссии были «убийства, похищения и особо жестокое обращение», то есть далеко не все практики апартеида. Например, комиссия полностью исключила из рассмотрения принудительные переселения в бантустаны, которым подверглись миллионы людей, — из‐за невозможности в обозримые сроки проработать такой объем материала.
Таким образом, сознательное ограничение и упрощение задачи способствует достижению заявленной цели — примирения. Именно так примирение перестает быть абстрактной и необъятной категорией и обретает конкретность, сужаясь до снятия противоречий по вполне определенным темам. Среди достоинств книги Джеймса Гибсона «Преодолевая апартеид» конкретность определения рассматриваемых им категорий:
Пожалуй, «правда» — еще более ненадежное понятие, чем «примирение», особенно если учесть, что предположение о существовании «установленной», то есть официальной правды может (или должно) вызвать негодование у многих из нас. Но нравится это нам или нет, отчетливо заявленной целью TRC было формирование коллективной памяти южноафриканцев. Не просто хронологизирование того, кто, что и кому сделал, а авторитетное описание и анализ истории страны. Был ли апартеид преступлением против человечности? Был ли преступный характер апартеида связан с самодеятельностью нескольких неуправляемых индивидов или он был преступным по самой своей сути, на уровне идеологии и институтов? Именно на эти вопросы TRC дала недвусмысленные и, в пределах своей компетенции, определенные ответы. Моя задача — не оценить историческую точность этих утверждений, но определить, до какой степени обычные южноафриканцы признают правду именно в том виде, в каком TRC сделала ее достоянием публики — «коллективной памятью» южноафриканцев. Рассматривая гипотезу, что «правда ведет к примирению», я всякий раз имею в виду, что те южноафриканцы, кто признает правду в задокументированном TRC виде, оказываются примиренными в большей степени. В этом исследовании я понимаю под правдой правду TRC и ничего больше[454].
Для того чтобы замерить степень понимаемой таким образом «примиренности», Гибсон разработал набор утверждений, согласие или несогласие с которыми отражает степень усвоения правды о прошлом периода апартеида. Удобство этих утверждений, как отмечает автор, в том, что они просты (элементарны), установлены в процессе работы комиссии, не вызывают споров среди лидеров примиряемых сторон, тесно связаны между собой и широко разделяются если не в Африке, то международным сообществом. Вот эти тезисы:
1. Апартеид был преступлением против человечности. (Верно.)
2. Борьба за сохранение апартеида была справедливой. (Неверно.)
3. Хотя в годы действия системы апартеида существовали отдельные злоупотребления, идеи, лежащие в ее основе, были в принципе хорошими. (Неверно.)
4. Злоупотребления, совершенные в годы апартеида, — по большей части дело рук отдельных преступников, а не государственных институтов. (Неверно.)
5. И те, кто боролся за апартеид, и те, кто боролся против него, в ходе этой борьбы совершали вещи, простить которые невозможно. (Верно.)[455]
Этот список и стоящий за ним подход — попытка сформулировать краткий, внятный и являющийся результатом продуманного компромиссного процесса набор тезисов, по которому можно стремиться к общенациональному консенсусу. Такой подход крайне интересен как образец для России. Конечно, тезисы Гибсона — не единственный пример такого рода. Среди их аналогов можно упомянуть, например, так называемое «рабочее определение антисемитизма», разработанное Международным альянсом в память о Холокосте[456].
