Мертвая земля - К. Дж. Сэнсом

В воскресенье, выглянув из окна своей комнаты, я увидел в церковном дворе новобрачных, окруженных родственниками и гостями. Жених оказался викарием; хотя священнослужителям разрешили вступать в брак еще в прошлом году, я впервые стал свидетелем того, как один из них воспользовался этим правом. Обоим новобрачным, судя по всему, уже перевалило за тридцать; с сияющими лицами они вышли на церковное крыльцо. На женихе была сутана, на невесте – скромное закрытое платье и кружевной чепец. Помимо гостей, в большинстве своем прихожан этой церкви, за церемонией наблюдало несколько собравшихся во дворе зевак. Кто-то из них крикнул:

– В глазах Господа это блуд!

Однако на счастливых лицах молодых супругов не дрогнул ни один мускул. Отойдя от окна, я вернулся к своему столу и в очередной раз принялся просматривать документы, имеющие отношение к расследованию. От Тоби по-прежнему не было вестей, хотя со дня казни прошло чуть больше недели. Разумеется, до него не могли не дойти слухи о том, что произошло на рыночной площади. Я предполагал, что причина его молчания – ухудшившееся здоровье матери. Тем не менее беспокойство мое росло. После возвращения в Лондон мы не могли заниматься поисками исчезнувшего Уолтера. Оставалось рассчитывать только на усердие Локвуда.

Наступил понедельник, первое июля. При ходьбе я уже обходился без палки, однако перспектива поездки верхом, хотя и недальней, внушала мне некоторое беспокойство. Тем не менее с помощью Николаса, которому предстояло меня сопровождать, я отважно взгромоздился в седло. Минувший вечер мы провели в «Голубом кабане» в обществе Барака, который, похоже, несколько воспрянул духом; он был немногословен, однако пил по-прежнему куда больше, чем следовало.

– Если пробный опыт верховой езды окажется для меня удачным, в конце недели нам предстоит покинуть Норидж, – сообщил я.

– Отлично, – ответил Барак. – Надо сматываться отсюда, пока я не просадил по трактирам все деньги.

Мы с Николасом, облаченные в мантии законников, неспешно ехали по узким городским улочкам. Вновь стояла жара, сточные канавы распространяли невыносимую вонь. К великой моей радости, поездка не доставляла мне никаких неприятных ощущений. Я поглядывал по сторонам; торговцы отпирали свои лавки, выносили на улицу столы, раскладывали на них товары и поливали мостовую водой, дабы уберечь эти товары от пыли. Некоторые отгоняли прочь бродяг, скорчившихся у дверей; один из нищих, одетый в ветхие лохмотья, с красным, покрытым болячками лицом, преградил нам путь.

– Доброе утро, господа законники! – хрипло крикнул он, размахивая кожаной флягой. – Вижу, вы с утра пораньше торопитесь к богатеньким клиентам, чтобы избавить их от лишних денег? Выпейте-ка винца, которое улучшит ваш аппетит!

Испуганные лошади дернулись, и спину мою пронзила боль.

– Прочь с дороги, болван! – рявкнул Николас; нищий неохотно отступил. – Ну что, удержались в седле? – повернулся Овертон ко мне.

– Как видишь, да.

– Из-за этого придурка вы могли свалиться. Видно, он из тех, кто тратит на выпивку все жалкие гроши, которые ему подают.

– А как ты думаешь, почему эти люди пьянствуют?

– Известное дело почему. Больше они ни на что не годятся. Другой причины я не вижу.

– А я полагаю, причина иная. На трезвую голову жизнь, которую они ведут, кажется невыносимой.

Мы добрались до замка, въехали в главные ворота и сообщили надзирателю, что хотим повидаться с Джоном Болейном. Надзиратель бросил на меня взгляд, исполненный откровенного любопытства, – вне всякого сомнения, до него докатилась молва о моих подвигах. Мы вошли в главный зал, холодный и гулкий. Навстречу нам вышел еще один надзиратель, державшийся не так угрюмо, как первый. Он провел нас по коридору; выяснилось, что Болейна перевели в другую камеру, расположенную на первом этаже. Остановившись перед дверью, надзиратель отпер ее.

Новая камера Болейна была просторнее прежней и казалась чуть менее сырой. Из забранного решетками окна в нише, ширина которой позволяла судить о толщине стен замка, открывался вид на холм и шпили городских церквей. К тому же теперь заключенному полагались стол и две табуретки. Увидев нас, Болейн поднялся с постели и вскинул руку в приветственном жесте. Широкий багровый рубец пересекал его шею, а в глубине глаз тлели искры пережитого ужаса.

– Мы знаем, мастер Болейн, что вы не можете говорить, – поспешно произнес я. – Прошу вас, даже не пытайтесь.

К моему удивлению, Болейн, издавая нечто вроде радостного урчания, поочередно заключил нас в объятия. Потом указал на стол, где лежали грифельная доска и кусок мела. Склонившись над доской, он вывел: «Благодарю вас. Вы вели себя как настоящие герои. Прошу вас, впредь зовите меня Джон».

– А вы зовите нас Мэтью и Николас. Я вижу, Джон, с вами сейчас обращаются гораздо лучше?

Болейн кивнул и тут же сморщился от боли. Вернувшись к доске, он стер написанное прежде и вывел новую фразу: «Изабелла им платит».

– Полагаю, она сумела отыскать спрятанные деньги, – с улыбкой заметил я. – Мы с ней виделись в субботу.

Хотя Изабелла, вне всякого сомнения, уже успела передать мужу содержание нашего разговора, я сообщил Болейну о том, что ответ на просьбу о помиловании не приходится ждать быстро, и попросил его запастись терпением. После возвращения в Лондон мы непременно ему напишем, пообещал я и добавил, что, выполняя мою просьбу, Тоби обещал заняться розысками сбежавшего ученика слесаря. Выслушав меня, Джон вновь склонился над доской и вывел крупными буквами, нажимая на мел так сильно, что тот едва не сломался: «Я НЕВИНОВЕН!»

Тюремщику, который сопроводил нас наружу, я сообщил, что жена Болейна готова заплатить за хорошее обращение с мужем, и поинтересовался, нельзя ли позволить заключенному прогулки на воздухе.

– Констебль Фордхилл уже дал на это согласие, – кивнул тот. – Теперь арестант сможет дышать воздухом, прогуливаясь на крыше замка. Констебль хотел бы повидаться с вами, – добавил он. – Поговорить о том, что случилось на прошлой неделе.

Трудно было сказать, какие чувства светились во взгляде, который тюремщик украдкой бросил на нас, – то ли восхищение нашим мужеством, то ли изумление нашей глупостью.

Вслед за смотрителем мы поднялись на два лестничных пролета в покои констебля. Светлые просторные комнаты были хорошо обставлены, а стены увешаны гобеленами. В коридоре нам встретился маленький мальчик, игравший с деревянной лошадкой на колесиках. Странно было видеть эту уютную домашнюю картину в столь мрачном месте, как тюремный замок. Смотритель постучал в массивную деревянную дверь. Раздался голос, приглашавший нас войти.

Констебль Фордхилл оказался мужчиной средних лет, черноволосым и широкоплечим. На лице, обрамленном короткой бородкой, посверкивали внимательные и настороженные серые глаза. Одет он был по последней моде, в дублет с высоким расшитым воротником. Отвесив любезный поклон, Фордхилл пригласил нас сесть и сам опустился на стул. Несколько мгновений он не сводил с нас изучающего взгляда, потом негромко осведомился: