Министерство будущего - Ким Стэнли Робинсон

Еще до окончания встречи я вышла из зала и, путаясь в мыслях, отправилась к северной границе лагеря. Можно ехать куда угодно? Что это значит? Какое место выбрать?

Большинство сначала обсудит вопрос с семьями. Кто-то вернется домой. Я вижу притягательность этого варианта. Если опасность миновала, почему бы не вернуться? Но я в это не верила. Я вообще перестала во что-то верить. Какой-нибудь подвох обязательно есть. Иначе они бы давным-давно это устроили.

Однако к чему такие мрачные мысли? Все течет, все изменяется.

Я постаралась убедить себя в реальности перемен. Это не так просто сделать. Много ли я видела изменений? Каждый день в лагере похож на другой, таких дней у меня набралось 3352 штуки. Чем не доказательство, что ничего не меняется?

Но, разумеется, я была неправа. Даже лагерный быт и тот не стоял на месте. Мы собирались в учебные группы, классы, спорт-клубы, группы по интересам. Находили новых друзей. Учили детей. Люди рождались, умирали, женились, разводились. Жизнь продолжалась и здесь тоже. Неправильно думать, что ничего не меняется и время остановилось.

Однако перемены бывают разными. При виде гор за забором, подернутых дымкой под лучами полуденного солнца, разум кольнула мысль: а что, если твоя жизнь действительно бесповоротно изменится? По-настоящему. Новые люди. Чужое окружение. Новая жизнь в новом городе. После таких огромных перемен что останется от меня прежней? Я, конечно, не забыла поэму, в которой говорится, что человек не способен убежать от самого себя, все места одинаковы, потому как изменить себя можешь только ты сам. Что правда, то правда. На ум пришло представление из области психотерапии: люди боятся перемен, потому что не ждут от них никаких улучшений; думая так, человек сам меняет свой характер и перестает быть собой. Перемены как синоним смерти.

Смерть старых привычек, и не более того, убедила я себя. Не забывай поэму, ты не можешь не быть собой. Притащишь себя с собой в любую точку планеты, как далеко бы ни убежала. От себя не убежишь, даже если очень хочется. Если все, чего ты боишься, это потерять собственное «я», то можешь не волноваться.

Нет, по-настоящему я боялась, что останусь такой же несчастной даже после изменения обстановки. А это уже реальный страх!

Я всю жизнь боялась. Так что не привыкать.

Буду ли я скучать по лагерю? Прекрасным горам, прекрасным лицам?

Нет, не буду. Это я себе твердо пообещала и, похоже, обещание сдержу. Может, это и есть моя форма счастья?

Проект «Замедление» действовал уже десяток лет. Экспедиции работали в критических точках крупнейших ледников планеты – все они находились в Антарктиде и Гренландии, бурили скважины во льду, выкачивали талую воду и разливали ее по поверхности в доступной близости от точки бурения, чтобы снова заморозить. Нашу группу направили в море Уэдделла, на особенно сложный участок, где разбросанные веером ледники и ледяные потоки впадали в шельфовые ледники Фильхнера и Ронне. Форма рельефа подо льдом напоминала половинку чаши, слишком пологой, чтобы выделить точки в верхнем течении с максимальной скоростью ледникового переноса. Мы сделали все, что могли, и за пять лет пробурили 327 скважин в тех главных точках, что смогли обнаружить, уповая на лучшее.

Без помощи военного флота Соединенных Штатов, России и Англии мы бы не справились. Они оставили на зимовку в море Уэдделла целый вмерзший в лед городок авианосцев. С этой базы мы могли продолжать работу круглый год и снабжать точки на шельфовом льду Ронни и Фильхнера. Припасы на точки доставляли эскадрильи вертолетов, они же перемещали буровые установки с места на место. Только в нашей зоне работы обошлись в десяток миллиардов долларов. «Пустяки», – сказал бы Пит Гриффен. Многие наши в то время работали с ним в одной группе и часто его вспоминают.

Все путем. Всего четверо погибших – все, включая Пита, в результате несчастных случаев, три смерти, в том числе его собственная, – результат неразумных решений. Других убил климат. Антарктида ошибок не прощает. В нашей группе никто не погиб, хотя мы, конечно, не хвастаем этим вслух. Однако в сравнении с тем, что случилось с Питом, грех жаловаться. Ни один человек в нашей команде никому не желал такой судьбы.

Итак, десять лет в Антарктиде поработали на совесть, нужда в грантах отпала. Писали научные статьи, проводили исследования, но главное – обслуживали буровые скважины, насосы и рассеивающее оборудование. Нет, конечно, статьи тоже получались знатные, но ехали мы сюда не ради них. Что правда, то правда: гляциологи накопили как никогда много данных, особенно о структуре льда и течении ледников, но важнее всего – о донных характеристиках. Я уверен, что ни у кого нет столько информации о взаимодействии между льдом и ложем ледника. Проводи мы эти исследования с узкой целью, на сбор сведений пришлось бы потратить несколько столетий. Нами же двигала иная задача, другая забота.

В конце сезона нас перебросили по воздуху на ледник Рикавери, где пять лет назад мы пробурили двойной ряд скважин. С одной из них поступил сигнал об отказе всех насосов.

Кулисами для плоской вертолетной площадки служили ледопады сверху и снизу по течению. На севере возвышается хребет Шеклтона, формирующий верхнюю часть бортов ледника. Боковой скол в самом конце превратился в целое поле обломанных бирюзовых сераков, таких высоких и изломанных, словно ты попал в район разрушенных стеклянных небоскребов. В Антарктиде каждый полет на вертолете преподносит новые сюрпризы. Даже пилоты удивляются.

Мы подошли по равнине к отказавшим скважинам. Их пробурили давным-давно, в самом начале работ, и проверяли не один раз. На поверхности все было в норме, система мониторинга тоже работала исправно. Неисправность насосов, установленная автоматическим мониторингом, быстро подтвердилась – из выпускных труб почти ничего не вытекало. Чем ближе к середине ледника, тем меньше выкачивалось воды. Большинство насосов вообще ничего не выдавало наверх.

Мы передвигались на лыжах в одной связке на случай, если в некогда надежном пространстве между скважинами за последние годы появились трещины. Расселин не обнаружилось, мы разметили флажками новый маршрут, пересели на снегоходы и проверили его еще раз. Наша группа относится к делу без дураков.

Поперек ледника пролегала обычная вереница скважин. Высокие шесты с транспондерами и метеобудками, на макушке каждого – изорванный красный флажок. Внизу – приземистая оранжевая фанерная коробка для защиты устья скважины, похожая на небольшой сарайчик, с установленными рядом солнечными панелями. Трубопровод желто-зеленого цвета с налипшей серой ледяной крошкой. Вода прокачивалась до холма за южным краем ледника, где малый трубопровод впадал в большой, сбрасывающий всю извлеченную на поверхность воду в море.

Мы открыли дверь и зашли в будку с арматурой скважины. Внутри тепло – красота. После слепящего света снаружи внутри было темно даже с включенными фонарями. За стенами причитает ветер. Мило, уютно. Температура здесь всегда должна быть выше нуля. Проверили датчики – вода наверх не поступает. Открыли люк на колпаке скважины. Спустили вниз видеокамеру на гибком кабеле, барабан с кабелем таких размеров, что его пришлось тащить волоком на отдельном прицепе, – «змея» длиной два километра, намотанная на одно большое колесо.