Юность - Карл Уве Кнаусгорд

Нет, нет, ни за что на свете. Тогда наши гости будут прислушиваться к каждому звуку оттуда, Ине это поймет и откажется, нет, ничего не выйдет.

Но мы должны остаться с ней наедине.

Уединиться у меня в кабинете?

Со стаканами в руках я вернулся в гостиную. Один я поставил на столик перед Ине. Та смотрела на меня и едва заметно улыбалась.

— На меня эта музыка тоску нагоняет, — пожаловался я. — Можно еще что-нибудь поставлю?

— Да запросто, — сказал Нильс Эрик.

Какая, интересно, ей нравится музыка?

Может, поставить то, что я люблю, чтобы она лучше поняла, кто я такой? Hüsker Dü, например? Или Jesus and Mary Chain и их альбом Psychocandy?

— У кого-нибудь есть особые пожелания? — спросил я, опустившись на корточки перед пластинками.

Никто не ответил.

Может, Smiths?

Нет, они слишком ноют. А мне что-то подсказывало, что нытье она не любит.

Нужно что-то жесткое и мужественное. Вот только что?

Неужели у меня ничего подходящего не найдется? Неужто вся моя музыка — это бабское нытье?

Я выбрал Led Zeppelin.

Опустив звукосниматель на первую дорожку, я встал. Главное — двигаться, потому что если я сяду, то потом любое мое движение по сравнению с неподвижностью будет казаться излишне резким.

— Скол! — я протянул бокал и чокнулся с остальными, а напоследок — с Ине.

— Пойдем, — сказал я ей, — покажу тебе кое-что.

— Это что же? — спросила она.

— Вон там, — я кивнул на дверь в противоположном конце гостиной. — Я сегодня уже об этом говорил. Пойдем.

Она поднялась, мы прошли к кабинету, я прикрыл за нами дверь, и мы со стаканами в руках очутились посреди стопок книг, кип бумаги и коробок с вещами.

Ине огляделась. Я уселся на стул.

— И что ты хотел мне показать? — спросила она.

— Ничего, — ответил я, — просто там было ужасно скучно. Иди сюда, садись.

Я взял ее за руку, притянул к себе, и она уселась мне на колени. И тут же изменила ход событий — взяла мою руку, посмотрела на нее и погладила большим пальцем ладонь.

— Какие у тебя руки мягкие, — сказала она. — Ты никогда не занимался физическим трудом, правда?

— Почти нет, — ответил я.

— Ни разу лопаты в руки не брал? Или разводного ключа?

— Нет.

Она покачала головой.

— Плохо дело, — сказала она. — А еще, как я погляжу, ты ногти грызешь. Нервничаешь часто?

— Да, можно сказать и так.

— А зачем тогда меня домой пригласил?

Член у меня затвердел, а что ответить, я не знал. Она склонилась ко мне и приоткрыла рот. Мы поцеловались. Я провел рукой ей по спине, ухватился покрепче и прижал ее, такую чудесную, к себе. Она отстранилась и погладила меня по щеке.

— Ты милый, — сказала она.

Когда она улыбалась, ее темные глаза сияли.

Мы снова поцеловались.

А затем она встала.

— Мне пора, — сказала она.

— Нет, не уходи, — попросил я, — не сейчас.

— Пойду. Но завтра я еще здесь. Если хочешь, приходи. Я с мамой живу.

Ине открыла дверь, и я проводил ее до прихожей, где она надела куртку и вышла. Попрощалась на ходу и свернула на дорогу.

А сумку забыла.

На следующий день — да, о чем я думал на следующий день?

Об Ине.

Произошло чудо. Ночью, у меня в кабинете. Чудо.

Ине, Ине, Ине.

Но идти в гости я не торопился. Накануне вечером я был пьян, все происходило само собой. А сейчас, на трезвую голову, немудрено все потерять.

Лишь в три часа отважился я выйти из дома и двинуться в неблизкий путь.

Дверь открыла ее мать, пожилая и седая.

— А Ине дома? — спросил я.

— Конечно, — кивнула она, — в гостиной сидит. Проходи.

Ине в гостиной была совсем не похожа на ту Ине, на празднике. В серых спортивных штанах и белой футболке с принтом мотоцикла, с волосами, забранными в хвост, она улыбнулась, увидев меня, встала и непринужденно спросила, не выпью ли я кофе.

— Да, спасибо.

Она принесла чашку и поставила на столе передо мной белый термос.

Я пододвинул его и попытался открыть крышку. Но ладони вспотели, рука скользила, и я никак не мог ухватиться за крышку. Наконец я изо всех сил стиснул крышку, но на это ушли все силы, так что повернуть крышку я так и не сумел.

Ине смотрела на меня.

Я покраснел.

— Помочь? — предложила она.

Я кивнул.

— Руки скользят, — объяснил я.

Ине подошла ко мне и в два счета открутила крышку.

— Вот и все, — сказала она и вернулась на свое прежнее место.

Я налил кофе и сделал глоток.

Я до сих пор почти ничего не сказал.

— Когда уезжаешь? Сегодня вечером?

Она кивнула.

Из-за моей спины вынырнула ее мама.

— Ты вместе с Хеге работаешь? — спросила она.

— Да.

— Ты Хеге очень нравишься, — сказала Ине. — По крайней мере, она о тебе много рассказывала.

— Серьезно? — удивился я.

— Ну, разумеется.

Зачем это все? Что я тут делаю? Мы что, так и будем светскую беседу вести? Это все плохо, хуже и не представишь. Плохо, плохо, плохо!

— А в Финнснесе ты где живешь? — спросил я.

— Прямо за банком.

— Снимаешь?

Она кивнула.

— А тебе в Хофьорде нравится? — спросила ее мать.

— Да, очень нравится, — ответил я. — Здесь шикарно.

— Да, деревенька у нас хорошая, — сказала женщина.

— Мама! — одернула ее Ине. — Ну чего ты ему расспросами надоедаешь.

Ее мать улыбнулась и встала.

— Ну что ж, — сказала она, — не буду больше докучать.

Она вышла, а Ине принялась барабанить пальцами по столу.

— Может, встретимся завтра? — спросил я.

— Да мы же вот, сейчас уже встретились, — сказала она.

— Это верно. Но я не в этом смысле имел в виду. Могли бы вместе поужинать, например. Что скажешь?

— Ну, можно.

Какая же она невероятная. Зачем ей краснеющий и потеющий недотепа?