Зверобой - Джеймс Фенимор Купер

— Удивительно, право, как люди по-разному представляют себе блаженство и муку после смерти! — воскликнул охотник, отдаваясь течению своих мыслей. — Одни верят в неугасимое пламя, а другие думают, что грешникам придется искать себе пищу с волками и собаками. Но я не могу больше говорить обо всех этих предметах, так как Гетти уже сидит в челноке и мой отпуск кончается. Увы мне! Ладно, делавар, вот моя рука. Ты знаешь, что это рука друга, и пожмешь ее как друг, хотя она и не сделала тебе даже половины того добра, которого желает тебе ее хозяин.

Индеец взял протянутую руку и горячо ответил на пожатие. Затем, вернувшись к своей обычной невозмутимости, которую многие принимали за врожденное равнодушие, он снова овладел собою, чтобы расстаться с другом с подобающим достоинством. Зверобой, впрочем, держал себя более естественно и не побоялся бы дать полную волю своим чувствам, если бы не его недавний разговор с Юдифью.

Он был слишком скромен, чтобы догадаться о действительных чувствах красивой девушки, но в то же время слишком наблюдателен, чтобы не заметить, какая борьба совершалась в ее груди. Ему было ясно, что с ней творится что-то необычайное, и с деликатностью, которая бы сделала честь человеку более утонченному, он решил избегать всего, могущего повлечь за собой разоблачение этой тайны, о чем могла впоследствии пожалеть сама девушка. Итак, он решил тут же пуститься в путь.

— Спаси тебя бог, Змей, спаси тебя бог! — крикнул охотник, когда челнок отчалил от края платформы.

Чингачгук помахал рукой. Потом, закутавшись с головой в легкое одеяло, которое он носил обычно на плечах, словно римлянин тогу, он медленно удалился внутрь ковчега, желая предаться наедине своей скорби и одиноким думам.

Зверобой не вымолвил больше ни слова, пока челнок не достиг половины пути между «замком» и берегом. Тут он внезапно перестал грести, потому что в ушах его прозвучал кроткий, музыкальный голос Гетти.

— Почему вы возвращаетесь к гуронам, Зверобой? — спросила девушка. — Говорят, я слабоумная и таких они никогда не трогают, но вы так же умны, как Гарри Непоседа; Юдифь уверена даже, что вы гораздо умнее, хотя я не понимаю, как это возможно.

— Ах, Гетти, прежде чем сойти на берег, я должен поговорить с вами — главным образом о вещах, касающихся вашего собственного блага. Перестаньте грести или лучше, чтобы минги не подумали, будто мы замышляем какую-нибудь хитрость, гребите полегоньку, лишь бы только челнок чуть двигался. Вот так!.. Ага, я теперь вижу, что вы тоже умеете притворяться и могли бы участвовать в каких-нибудь военных хитростях, если бы хитрости были законны в эту минуту. Увы мне! Обман и ложь — очень худые вещи, Гетти, но так приятно одурачить врага во время честной, законной войны! Путь мой был короток и, по-видимому, скоро кончится, но теперь я вижу, что воину не всегда приходится иметь дело с одними препятствиями и трудностями. Тропа войны тоже имеет свою светлую сторону, как большинство других вещей, и мы должны быть только достаточно мудры, чтобы заметить это.

— А почему ваша тропа войны, как вы это называете, должна скоро кончиться, Зверобой?

— Потому, дорогая девушка, что отпуск мой тоже кончается. По всей вероятности, и моя дорога, и отпуск кончатся в одно и то же время; во всяком случае, они следуют друг за дружкой по пятам.

— Я не понимаю ваших слов, Зверобой, — ответила девушка, немного сбитая с толку. — Мать всегда говорила, что люди должны говорить со мной гораздо проще, чем с другими, потому что я слабоумная. Слабоумные не так легко понимают разные вещи, как те, у кого есть рассудок.

— Ладно, Гетти, я отвечу вам совсем просто. Вы знаете, что я теперь в плену у гуронов, а пленные не могут делать все, что им захочется.

— Но почему вы в плену, — нетерпеливо перебила девушка, — когда вы находитесь здесь, на озере, в отцовской лодке, а индейцы — в лесу и у них совсем нет лодки? Тут что-то не так, Зверобой!

— Я бы от всего сердца хотел, Гетти, чтобы вы были правы, а я ошибался, но, к сожалению, это вы ошибаетесь, а я говорю вам сущую истину. Каким бы свободным я ни казался вашим глазам, девушка, в действительности я связан по рукам и ногам.

— Ах, какое это несчастье — не иметь рассудка! Ей-богу, я не вижу и не понимаю, почему вы в плену и связаны. Если вы связаны, то чем опутаны ваши руки и ноги?

— Отпуском, девочка! Это такие путы, которые связывают крепче всякой цепи. Можно сломать цепь, но нельзя нарушить отпуск. Против веревок и цепей можно пустить в ход ножи, пилу и разные уловки, но отпуск нельзя ни разрезать, ни распилить, ни избавиться от него при помощи хитрости.

— Что же это за вещь — отпуск, который крепче пеньки или железа? Я никогда не видала отпуска.

— Надеюсь, вы никогда его не почувствуете, девочка. Эти узы связывают наши чувства, поэтому их можно только чувствовать, но не видеть. Вам понятно, что значит дать обещание, добрая маленькая Гетти?

— Конечно, если обещаешь сделать что-нибудь, то надо это исполнить. Мать всегда исполняла свои обещания, которые давала мне, и при этом говорила, что будет очень дурно, если я не стану исполнять моих обещаний, данных ей или кому-нибудь другому.

— У вас была очень хорошая мать, дитя, хотя, быть может, кое в чем она и согрешила. Значит, по-вашему, обещание нужно исполнить. Ну так вот, прошлой ночью я попал в руки мингов, и они позволили мне приехать и повидаться с моими друзьями и передать послание людям моего собственного цвета, но все это только с тем условием, если я вернусь обратно сегодня в полдень и вытерплю все пытки, которые может измыслить их мстительность и злоба, в отплату за жизнь воина, который пал от моей пули, и за жизнь молодой женщины, которую подстрелил Непоседа, и за другие неудачи, которые их здесь постигли. Надеюсь, вы теперь понимаете мое положение, Гетти?

Некоторое время девушка ничего не отвечала, но перестала грести, как будто новая мысль, поразившая ее ум, не позволяла ей заниматься чем-нибудь другим. Затем она возобновила разговор, явно очень озабоченная и встревоженная.

— Неужели вы считаете индейцев способными сделать то, о чем вы только что говорили, Зверобой? — спросила она. — Они показались мне ласковыми и безобидными.

— Это до некоторой степени верно, поскольку речь идет о таких, как вы, Гетти, но совсем другое дело, когда это касается врага и особенно хозяина довольно меткого карабина. Я не хочу сказать, что они злятся на меня за какие-нибудь прежние мои подвиги, потому что это значило бы хвастаться на краю могилы, но без всякого хвастовства можно сказать, что один из самых храбрых и ловких вождей их пал от моей руки. После такого случая все племя станет попрекать их, если они не отправят дух бледнолицего поддержать компанию духу краснокожего брата, — разумеется, предполагая, что он может нагнать его. Я, Гетти, не жду от них пощады. Мне главным образом жаль, что такое несчастье постигло меня на первой военной тропе. Но все равно это должно случиться рано или поздно, и каждый солдат должен быть к этому готов.