Олимп - Дэн Симмонс

Зеки по-прежнему держали пленника за руки, но железную хватку ослабили. Впрочем, Харман и не пытался сопротивляться, покорно шагая вслед за другими сквозь влажный сумрак.

Мысли бежали куда быстрее ног. Мужчина то и дело спотыкался в темноте, хотя и старался не отставать. Временами, когда листва над головой сплетала непроницаемый полог, Харман вообще ничего не видел, даже собственных ног, поэтому целиком полагался на маленьких зелёных поводырей, точно слепой, и предавался размышлениям. Он уже понял, что если хочет увидеть когда-нибудь Аду и Ардис-холл, то в ближайшие часы должен вести себя во сто крат умнее, нежели в последние месяцы.

Итак, первый вопрос: куда его занесло? У Золотых Ворот Мачу-Пикчу бушевала гроза, но там было утро, а здесь, в непролазных джунглях, царила ночь. Мужчина попытался припомнить всё, что узнал из книг о земной географии. Карты перемешались в голове, названия вроде «Азия» или «Европа» почти ничего не говорили рассудку. Правда, кромешный мрак подсказывал, что Ариэль не просто уволок (или уволокла) его на другую часть того же самого континента, где находился Мост. А значит, пешком супругу Ады нипочём не вернуться к Ханне, Петиру и летающей машине.

Отсюда вытекал второй вопрос: как удалось аватаре перенести Хармана в эти далёкие края? В зелёных шарах у Золотых Ворот мужчина не заметил ни одного факс-павильона. Да если бы Сейви хоть раз намекнула на связь между Ардисом и Мостом, колонистам не пришлось бы летать туда на соньере за оружием и боеприпасами или вот как сейчас – чтобы доставить Одиссея в целебную колыбель. Нет… Ариэлю известен какой-то иной способ перемещать людей в это тёмное, грязное место, полное насекомых и гнилостных запахов.

Кстати, почему бы просто не спросить об этом, пока его волокут сквозь тёмные заросли менее чем за десять шагов от воплощённой биосферы, как выражался старый маг? В крайнем случае бледное существо, тускло мерцающее при свете звёзд каждый раз, когда над головой расчищалось окошко, ничего не ответит.

Но Ариэль ответил (или ответила), причём на оба вопроса.

Сначала на второй:

– Недолго оставаться тебе в моём обществе, – промолвило малорослое привидение. – Несколько часов спустя мы должны предстать перед хозяином, немногим позже той минуты, как умолкнет пенье кочета – если, конечно, царственные птицы водятся в этих проклятых местах.

– Твой хозяин Просперо? – осведомился Харман. Аватара промолчала.

– И как называются эти проклятые места? – решил не сдаваться мужчина.

Дух рассмеялся, и смех его был подобен серебристому звону колокольчиков, только радости не внушал.

– Их следовало бы наречь Зыбкой Ариэля, ибо здесь десятикратно двести лет назад родиться довелось мне, а вернее – восстать и осознать себя как личность из миллиарда крошечных датчиков-ретрансляторов, которых до-"старомодные" люди, твои кровные предки, именовали мошкой. Деревья говорили со своими человеческими хозяевами, а также друг с другом, денно и нощно толкуя по старой замшелой сети, откуда и зародилась датосфера, бормоча о температурах, и птичьих гнёздах, и выводках, и фунтах на квадратный дюйм осмотического давления, пытаясь измерить фотосинтетические процессы – ни дать ни взять слезливый писарь, что теребит костяшки счётов, почитая их сокровищами. Зеки, любезные мои орудия – жаль, что маг-чудовище и хозяин похитил слишком многих для пустопорожней работы на Красной планете, – явились тем же путём, о да, почтенный гость, но всё же не отсюда, не отсюда.

Харман почти ни слова не разобрал из этой тарабарщины, однако решил и дальше втягивать собеседника в разговор: авось рано или поздно сболтнёт что-нибудь полезное.

– Просперо, твой господин, называл тебя аватарой земной биосферы, когда мы с ним толковали, с твоим господином, на орбитальном острове девять месяцев назад, – произнёс мужчина.

– Ага, – откликнулся призрак и вновь рассмеялся. – А я его зову Вонючкой Томом.

Обернувшееся к человеку полудетское зеленоватое лицо мерцало во тьме, словно редкое тропическое растение, в сплетённых ветвях которого они только что едва не запутались.

– Друг Никого, муж бедной Ады, Харман, в моих очах ты грешник, чья судьба вес обрела негаданно-нежданно, по меньшей мере в этом дольнем мире, не содержанья ради: тусклый облик важнее! Первый ты среди людей, кто непригоден жить все Пять Двадцаток подобно прежним яствам Калибана, поскольку время и его отливы тебя уж на безумье обрекли. И нечего передо мной храбриться, задор этот – задор самоубийцы.

Мужчина совсем запутался. Однако, сколько бы он ни взывал и ни сыпал вопросами, Ариэль не проронил, а может, не проронила больше ни слова до самого рассвета, ждать которого оставалось около трёх часов и многие мили.

Примерно через час после того, как Харман поверил, что совершенно выдохся, ему позволили прислониться к высокому валуну, чтобы немного собраться с силами. Но вот, с первыми проблесками утра, мужчина заметил свою ошибку.

«Валун» оказался частью стены огромного здания, уступами вздымающегося к небу, – храма, как решил про себя супруг Ады, «наглотавшийся» книг на эту тему. И лишь теперь до мужчины дошло, на что же смотрят его глаза и чего касаются усталые руки.

Каждый дюйм постройки покрывала резьба; некоторые узоры были шириной с человеческий локоть, но большинство из них Харман мог бы прикрыть ладонью.

На этих изображениях, всё ярче выступающих под лучами тропического солнца, лучи которого просачивались через буйные кроны сплетённых растений, люди занимались любовью… Точнее сказать, сексом. Мужчины с мужчинами, женщины с женщинами, группа с группой, со слонами, с конями (во всяком случае, эти звери напоминали коней из туринской драмы), с быками, с обезьянами…

Будущий отец уставился на диковину во все глаза. Пусть Харман и прожил на Земле девяносто девять лет, однако ничего подобного видеть ему ещё не доводилось. На уровне изумлённого взора был тщательно вырезан мужчина, который лежал, сунув голову между ляжками партнёрши, в то время как его собрат, широко расставив над ним ноги, опускал твёрдый пенис ей же в открытый рот, а другая женщина с чем-то вроде искусственного члена входила в первую сзади, тогда как первая, в свой черёд, словно ей было мало двух мужиков и подруги, левой рукой мастурбировала возбуждённого жеребца, а правой массировала гениталии человека, стоявшего рядом с конём.

Муж Ады шагнул назад и окинул взглядом увитую лозами храмовую стену. Тысячи, а то и десятки тысяч вариаций на туже тему являли Харману такие способы плотской близости, о которых он не помышлял и даже не мог помыслить… Упрощённые фигурки, овальные лица и груди, глаза миндалевидной формы, сытые и мерзкие улыбки до ушей…

– Где это мы? – спросил мужчина. И призрак фальцетом пропел:

Вот в полумраке рисуются статуи Древних творцов над моей головой. Канули в Лету твои почитатели, Памятник похоти жадной людской![36]