Мир, полный демонов. Наука - как свеча во тьме - Карл Эдвард Саган

Не страшась упреков ни с Востока, ни с Запада, не сбавляя темпа, Полинг занялся следующим фундаментальным исследованием, разобрался с действием анестезии, выявил причину серповидной анемии (изменение одного аллеля в ДНК) и нашел способ прочесть историю эволюции, сопоставляя ДНК различных организмов. Полинг вплотную приблизился к открытию структуры ДНК, Уотсон и Крик спешили изо всех сил, чтобы обогнать его. Прав ли был Полинг в восторженной оценке витамина С, еще предстоит узнать, но вот как оценивал его самого Альберт Эйнштейн: «Этот человек был гением».

И все это время Полинг продолжал борьбу за мир и международную дружбу. Однажды мы с Энн спросили Полинга, что побудило его с таким пылом заниматься общественными вопросами, и он дал достопамятный ответ: «Я хотел заслужить уважение своей супруги» (Хелен-Авы). Полинг удостоился второй Нобелевской премии, на этот раз премии мира, за подготовку запрета ядерных испытаний, и стал таким образом единственным в истории человеком, который дважды получил Нобелевскую премию и оба раза не в соавторстве.

Кое-кому Полинг казался смутьяном. Если человеку не по душе перемены в обществе, то и наука вызывает подозрения. Технология кажется безопасной, если ею управляют правительство или промышленность, но теоретическая наука, наука ради науки, которая ведет куда глаза глядят и всему бросает вызов — это другое дело. Конечно, среди теоретических наук имеются и такие, без которых не будет и новых технологий, но в целом позиция науки представляется опасной. И вот с помощью тарифной сетки, иных социальных рычагов, распределяя награды и поощрения, общество пытается загнать ученых на мирный средний путь — не заморозить на корню технологический прогресс и в то же время обойтись без нежелательной социальной критики в настоящем.

В отличие от Полинга, многие ученые считают своей работой науку в узком смысле слова, а политика и социальная критика, по их понятиям, не только отвлекают от научных занятий, но чужды научной жизни. Мы уже упоминали проект «Манхэттен», в результате которого на исходе Второй мировой войны США создали ядерную бомбу. Некоторые участники проекта начали беспокоиться, особенно когда осознали разрушительную мощь нового оружия. Лео Силард, Гарольд Ури, Роберт Уилсон, Джеймс Франк и некоторые другие пытались привлечь внимание политических лидеров и общественности (особенно после того, как нацистская Германия была побеждена) к опасностям грядущей гонки вооружений, а такое состязание с СССР явно намечалось. Но их коллеги не включали политические вопросы в круг своей ответственности. «Я был рожден затем, чтобы сделать определенные открытия, — заявил Энрико Ферми, — а как ими распорядятся политики, меня не беспокоит». И все же Ферми настолько испугался пропагандируемого Эдуардом Теллером ядерного оружия, что подписал известный документ с призывом к Соединенным Штатам не создавать это «зло».

Джереми Стоун, президент Федерации американских ученых, так отзывался об Эдуарде Теллере, чьи старания оправдать термоядерное оружие я описывал ранее:

Моя цель заключается не в том, чтобы осуждать ученого, поддавшегося человеческим страстям, но в том, чтобы внушить новый категорический императив: ныне наука дает нам беспрецедентные возможности, но им должна сопутствовать и столь же беспрецедентная моральная сосредоточенность и озабоченность ученого сообщества, а также широчайшее публичное просвещение, всеобщее понимание ценностей науки и демократии.

Очевидный факт на маленькой нашей измученной планете: пытки, голод, преступная безответственность правительства гораздо шире распространены в тиранических государствах, нежели в демократических. Почему? Потому что тираны не боятся, что их за дурные дела сместят, а демократические власти вынуждены править с оглядкой. В государственной структуре имеется механизм исправления ошибок.

Научный метод при всех его несовершенствах может быть использован для коррекции социальных, политических и общественных систем, и это мне кажется верным независимо от того, какие критерии совершенствования применяются. Как это возможно: ведь наука основана на эксперименте, а люди — не электроны и не лабораторные крысы? Да, но каждый акт конгресса, решение Верховного суда, директива президента по национальной безопасности, изменение учетной ставки — все это опыты. Сдвиги в экономической политике, увеличение или снижение финансирования программы Head Start, ужесточение уголовных наказаний — все это эксперименты. Выдача одноразовых шприцов, свободная продажа презервативов, декриминализация марихуаны — эксперименты. Не вступиться за Эфиопию, когда в нее вторглась фашистская Италия, не воспрепятствовать нацистской Германии захватить Рейнскую зону — и это были эксперименты. Экспериментом был и коммунистический строй в странах Восточной Европы, в СССР и Китае. Частные психиатрические больницы и тюрьмы — еще какой эксперимент! Инвестиции Японии и Западной Германии в науку и технологии, а не в оборону — эксперимент, обернувшийся экономическим бумом. Огнестрельное оружие разрешено для самозащиты в Сиэтле, но не в Ванкувере (он хоть и рядом, но уже за границей, в Канаде). Убийства с применением огнестрельного оружия происходят в Сиэтле впятеро чаще, чем в Ванкувере, а самоубийства — в десять раз чаще. Оружие под рукой — непредумышленное убийство оказывается легче и проще. Тоже опыт и с определенным результатом. Другое дело, что в большинстве подобного рода опытов нет возможности провести контрольный эксперимент и в полной мере отделить одни факторы от других. Тем не менее в определенной (и вполне приемлемой) степени политические идеи поддаются тестированию. Было бы нелепой расточительностью игнорировать результаты уже состоявшихся социальных экспериментов лишь потому, что эти результаты нас не устраивают.