Друид - Клауде Куени

Проконсул отправил в Рим объяснение примерно следующего содержания: хотя столица секванов находится гораздо дальше от границ римской провинции Нарбонская Галлия, чем оппидум Бибракте, в Весонтионе сосредоточено огромное количество самых разнообразных ресурсов и запасы продовольствия, которые позволят Ариовисту получить огромное преимущество. К тому же город почти полностью окружен рекой Дубис. А на том промежутке, где вода не образует природной преграды, ее заменяют высокие отвесные скалы, на которых секваны построили крепостную стену.

Именно поэтому Цезарь приказал своим легионерам идти по девять часов в день. Он торопился, поскольку хотел быть со своими войсками в Весонтионе раньше, чем там окажется орда Ариовиста. В очередной раз Цезарь удивил не только своих врагов, но и преданных ему офицеров.

Измученные многодневным форсированным маршем, римские солдаты наконец-то смогли передохнуть за стенами столицы секванов. Проконсул моментально отреагировал на сообщение о намерениях вождя германцев и неимоверно быстро привел свои шесть легионов в Весонтион, где ему удалось занять выгодную позицию. Однако другая, не менее важная задача, осталась нерешенной. Гай Юлий Цезарь так и не смог убедить своих уставших до полусмерти солдат в том, что это была справедливая война, а не война, начатая им исключительно ради собственной выгоды.

Среди легионеров росло недовольство, они начинали возмущаться по поводу любого приказа своего полководца, переданного им через центурионов. Многие жаловались на то, что во время ходьбы им приходится терпеть мучительную боль из-за волдырей на ступнях и раздражения кожи на внутренней стороне бедер. Из-за многочасовых переходов с тяжелой поклажей за спиной у некоторых легионеров появились на плечах кровавые ссадины. Раны были незначительными и никак не могли угрожать жизни солдат, но доставляли им множество неприятных ощущений, отчего их настроение становилось все хуже. Легионеры выражали свое недовольство по любому, даже самому незначительному поводу. Хотя никто не хотел в этом признаваться, большинству солдат не нравился тот факт, что им приходилось ночевать внутри небольшого оппидума. Разве можно отдохнуть и восстановить силы, если приходится спать с открытыми глазами? Ведь всем прекрасно известно: никто не знает наверняка, что на уме у галлов. Римляне считали их совершенно непредсказуемыми. Но Цезарь был вынужден войти в оппидум, чтобы занять выгодную позицию и иметь возможность отражать атаки Ариовиста с минимальными потерями.

С каждым днем центурионам приходилось прикладывать все больше усилий, чтобы поддерживать дисциплину среди легионеров. Было невозможно запретить им разговаривать с жителями Весонтиона. Не важно, чем занимались солдаты: покупали яйца у мелких торговцев, просто прохаживались по рынку или развлекались на постоялых дворах с молодыми секванками — после таких прогулок они возвращались в свои палатки бледные как смерть. На каждом углу рассказывали о сильных как медведи германских воинах, которые ночевали в лесах, раздевшись донага, а питались исключительно сырым мясом. Еще никому не удавалось победить их. Жители Весонтиона утверждали, будто германцы мало похожи на людей, а скорее напоминают кровожадных зверей, созданных богами, чтобы покарать остальные племена. Даже если пронзить этих чудовищ пилумом, они продолжают сражаться до тех пор, пока не переломают своему врагу все ребра. Но что еще хуже — их отрубленные головы смеются таким громким и страшным смехом, что каждый, кто его услышит, еще долго будет видеть во сне кошмары и просыпаться по ночам в холодном поту, а также несколько дней не сможет даже смотреть на еду.

В кабаках легионеры слушали небылицы стариков-галлов, которым в далекой молодости довелось сражаться против германцев, с не меньшим интересом, чем в Риме слушают рассказы возниц, победивших в гонках колесниц на арене. Солдаты Цезаря внимали нагоняющим страх повествованиям секванов, жадно ловили каждое слово, пытались понять значение каждого жеста рассказчиков и с ужасом наблюдали, как те, погрузившись в свои воспоминания, с окаменевшими лицами смотрели в пустоту.

— Да, — говорили старые воины, — нам часто приходилось драться с германцами. Это правда. Но некоторые из нас не могли вынести даже взгляда этих чудовищ и обращались в бегство, едва увидев их…

Следовала многозначительная пауза, и в кабаке слышался испуганный шепот солдат Цезаря, а затем кто-нибудь требовал подать ему еще один кубок красного вина.

Честно говоря, мы с Вандой не испытывали особого страха перед предстоящими сражениями. Ночи принадлежали только нам. Едва закончив работу в канцелярии, я спешил в нашу палатку, где меня уже ждала Ванда. Чаще всего я заставал ее на нашем мягком ложе — раздевшись, она забиралась под теплый мех, служивший нам одеялом, и смотрела на меня, приглашая присоединиться к ней. Я тут же срывал с себя одежду и оказывался в объятиях моей возлюбленной. Иногда мы нежно ласкали друг друга, порой же я неистово набрасывался на Ванду. Мы, наверное, перепробовали все возможные способы любви: Ванда часто забиралась на меня сверху и, удерживая мои запястья, начинала двигаться вверх и вниз, или раздвигала ноги, обхватывая мои бедра; она могла усесться на стол или встать на четвереньки, прижимаясь ко мне ягодицами. В такие мгновения мне было все равно, что происходит вокруг. Цезарь мог бесчинствовать в Галлии, а орды Ариовиста разорять Рим — меня интересовала только Ванда. Когда я оказывался в ее объятиях, все остальное не имело никакого значения. Чувствуя ее язык на своих губах, я забывал обо всем, что могло происходить на огромных просторах Средиземноморья, Галлии и земель, заселенных германцами. К счастью, нашими соседями были офицеры, которые жили со своими рабынями. Те же, у кого рабынь не было, приводили в лагерь молодых секванок. Поэтому все относились ко мне так же доброжелательно, как и прежде, и ни у кого не было повода завидовать. Криксос, хоть и спал в соседней комнате, делал вид, будто ничего не замечает. Думаю, что у такого ловкача, как он, который к тому же пользовался успехом у женщин, было немало возможностей развлечься с рабынями, жившими в нашем лагере.

Однажды ночью я услышал голос Криксоса:

— Господин! К тебе пришли. Это важный посетитель.

Разозлившись, я еще раз поцеловал Ванду в шею и поднялся с нашего ложа.

— Кто это? — нетерпеливо спросил я, поспешно одеваясь.

— Всадник Публий Консидий!

Это был тот самый нервный римлянин, который под Бибракте проявил себя не самым лучшим образом. Именно на нем лежала вина за то, что события развивались довольно странным образом. Он принял за гельветов воинов Лабиэна, занявших позиции на холме, за что и был жестоко наказан. После того инцидента Цезарь запретил Публию Консидию и его всадникам ночевать в укрепленном лагере на протяжении трех недель. Однако в отличие от многих своих подчиненных Публий Консидий остался жив. Более того, он по-прежнему был командиром отряда. Итак, быстро одевшись, я вошел в комнату, в которой обычно спал Криксос.

Стоя снаружи, раб поднял полог, закрывавший вход в палатку, и сказал:

— Он говорит, что это срочно, господин!

Римлянин в самом деле спешил! Он оттолкнул Криксоса и вошел внутрь.