Дочери Марса - Томас Кенилли

Салли слышала жалобные причитания раненых, доносившиеся из уже наполовину рухнувшей палатки. Там, внутри, Онора укладывала рвавшихся подняться раненых. Салли обратила внимание, что у одного из них из ушей идет кровь, видимо, от взрыва лопнули барабанные перепонки. Подошли санитары и стали пытаться выпрямить покосившиеся опоры палатки. И потом, словно повинуясь какому-то безмолвному сообщению, что им здесь делать уже нечего, Салли и Онора вместе вышли из палатки, которую кое-как удалось восстановить. Раскаленные угли — все, что осталось от операционной, — обдавали жаром все вокруг. Салли решила вернуться в газовое отделение, ей пришлось миновать зияющую воронку, края которой были усеяны останками отравленных солдат и санитара. Она увидела, что, завершив неравный бой с огнем, к ней направляются Фрейд с Леонорой, причем ни по их виду, ни по походке никак нельзя было догадаться о только что промчавшемся над эвакопунктом кошмаре — обе не спеша шли к торакальному отделению, старательно, но без следа потрясения или ужаса обходя оторванные руки, ноги, головы. Поравнявшись с Салли, Леонора сказала:

— Санитар мне рассказал. Бомба угодила в морг. Вот так победное завершение атаки!

По территории эвакопункта бродили раненые, которым не успели поставить диагноз, — кто-то трясся, кто-то что-то бормотал, кто-то был погружен в молчание. Выяснилось, что одного из них обнаружил на дороге на Дёз-Эглиз какой-то санитар. Санитары разыскивали разбежавшихся недиагностированных раненых, приводили их назад в эвакопункт, поддерживая под локоть или приобняв за плечи. Все выглядело вполне обычно — один боевой товарищ помогает другому, — но у Салли при виде этого слезы подступили к горлу. Вернувшись в газовое отделение, она стала вспоминать ужас, который начался, когда она была в приемном отделении, бомбы, волей случая уносившие живых в царство мертвых.

С началом нового дня медсестры собрались в столовой, по пути — при свете все выглядело куда страшнее и детальнее, — рассматривая то, что осталось от операционной. По чистой случайности, как узнала Салли от Фрейд, в операционной в ту минуту никого или почти никого не было. Хирургов как раз вызвали в приемное отделение. Но двое оставшихся там санитаров погибли — их разметало по всему эвакопункту.

За столом женщины пили чай, заедая его хлебом, родным квинследским хлебушком, так напоминавшим о доме, покое, уюте, об их сонном континенте. Постучав у полога в палатку, прибыл майор Брайт и объявил всем с по-мужски невинным видом и, разумеется, совершенно некстати, что было воспринято даже с некоторой долей сентиментальности, что он представил весь персонал к медали «За боевые заслуги». Решительно всех — и тех, кто распихивал едва не лишившихся рассудка от страха больных по окопам и щелям, и тех, кто вместо касок напяливал им на головы миски, и даже санитаров, криками подгонявших полумертвых раненых, — одним словом, решительно всех. Но, добавил он, будто пытаясь удивить переживших эту ночную вакханалию, все-таки именно жребий должен по справедливости решить, кому именно из них достанется эта награда.

Его никто не перебивал — просто оттого, что майор Брайт был хороший парень. Но ратные амбиции в данный момент мало заботили медсестер. Самым забавным оказалось, что тот самый капитан, которого Онора вытащила из отделения раненных в грудь, не был никаким не немцем, а просто-напросто говорившим по-немецки довольно известным романистом по имени Александр Саутуэлл, который приходился племянником лорду Финистерру, бывшему члену кабинета министров Великобритании. Явно от нечего делать кто-то высказал мысль, что медали достойна вообще только Онора. Тем более что этой тщедушной женщине непонятно как удалось протащить на себе почти двухметрового детину из отделения до траншеи.

И Онора, едва покончив с ужином, в буквальном смысле бросилась исполнять обязанности дальше. Казалось, кроме них, для нее ничего на свете не существует. И дело было явно не в сочувствии к раненым. Она действовала словно бездушный автомат. Скорее всего подобное рвение каким-то образом было связано с Дэнкуортом.

— Пусть идет, — изрекла старшая медсестра Болджер. — Через час или около того я вытащу ее оттуда.

Салли вернулась в свое отделение, но потом опять заглянула в столовую выпить чашечку чая. Большинство пострадавших от газа уже отправили по госпиталям. Теперь тамошнему персоналу предстояло возвращать их к жизни. Всех здешних ждала передышка — до того, как обустроят новую операционную. Онора вернулась в сопровождении старшей медсестры Болджер — по пути к палатке обе болтали как ни в чем не бывало.

Вернулась и Карла Фрейд. Утром она помогала в эвакуационном отделении — следила за погрузкой раненых в санитарные машины, направлявшиеся в тыл. Войдя в палатку, она увидела Онору, Салли и остальных, включая Лео, и обвела их пристальным взором. Онора что-то писала, примостившись за столиком для выписки карточек, — все подумали, уж не очередное ли послание в лондонское бюро, и это отнюдь не исключалось, принимая во внимание трагические события минувшей ночи.

— Послушайте, — заговорила Карла Фрейд, — вы ведь наверняка слышали о моем хирурге. О Бойтоне. Он американец, прибывший сюда в составе Британского медицинского корпуса. Так вот, можете не тратить время на домыслы и пересуды. Все это правда. Я сама дам вам знать, в случае чего. И он, и я вполне могли заживо сгореть сегодня ночью. Но вот не сгорели. И пусть теперь все мои лемносские подруги не считают меня «беднягой Карлой».

Закончив эту тираду, она уселась. Салли не знала, то ли поздравить Фрейд, то ли промолчать. Может, мы все вдруг сбрендили, только не замечаем этого, мелькнуло у нее в голове.

— Это хорошая новость, — сказала Лео.

Идеальный ответ, не придерешься.

— Уверена, вы будете счастливы.

— Ну, значит, все, как говорится, заметано. Спасибо вам, — поблагодарила Фрейд.

— Еще что-нибудь расскажешь? — полюбопытствовала Лео. — Хотелось бы узнать побольше.

— Ну, его мать — англичанка, отец — американец, в Чикаго у него практика. Он не иудей, стало быть, по этому поводу в Мельбурне поднимется сразу вой. А в Чикаго я просто не стану их слушать. И еще одно… — Тут она заговорщически подмигнула. — На этом все мои мечты и томления в ожидании принца на белом коне заканчиваются. Мы, бабы, — круглые дуры. Никак не можем отделаться от привычки предложить себя при случае. Принести в жертву свою девственность. Так с нами и бывает. — Тут она повернулась к сидящей спиной к ней за столиком и продолжающей самозабвенно строчить Оноре: — Онора! Онора! Дорогуша! Послушай-ка ты меня. Он погиб, этот твой любитель пикников с Лемноса. Погиб. Не заслужил он смерти, но что поделаешь? На самом деле ничего не поделаешь. Бог свидетель — хватит с тебя этой писанины.

Онора, перестав писать, застыла как изваяние, но не обернулась. Фрейд прошла к ней и положила руки на будто сведенные судорогой плечи Оноры. Но тут, словно разрывая воздух в клочья, взревела сирена. Вражеские аэропланы возвращались. Донесся рокот двигателей идущих на малой высоте нескольких машин. При разрыве первой бомбы Салли словно окаменела. Женщины бросились вон из палатки — не выдержали. Когда эхом докатился грохот следующего разрыва — где-то примерно в километре дальше по дороге, — этого мочевой пузырь Салли уже вынести не смог. По крайней мере, ей так показалось. Вбежал санитар-сержант.