Лавочка закрывается - Джозеф Хеллер

Площадка, на которой стоял его дом, осталась пустой, на ней теперь расположилась стоянка для приезжающих сюда в разгар сезона посетителей, у которых теперь были автомобили. Там, где когда-то процветала и купалась в славе его сверкающая земля чудес, теперь функционировали объекты, гораздо менее значительные. Куда бы он ни посмотрел, он не видел под солнцем ничего такого, чему он мог бы позавидовать. Его позолоченный век прошел. В конце эры он видел упадок и коррозию. Если Париж, как он любил когда-то повторять, был всей Францией, то Кони-Айленд летом явно перестал быть всем миром, и он поздравлял себя с тем, что вовремя убрался оттуда.

Он мог играть цветом предметов в окнах железнодорожного вагона генерала Гроувса, мог видеть, как чернеет солнце, а луна обретает кроваво-красный оттенок. Очертания современных больших городов претили его пониманию красоты и пропорциональности. Он созерцал воспаряющие ввысь здания и никому не принадлежащие гигантские коммерческие предприятия, и их вид вызывал у него отрицательное отношение. Люди покупали акции фондов, которые невозможно было увидеть, и эти акции не имели никакого отношения к собственности или управлению. Сам он, в соответствии со своим пониманием масштаба и ответственного нравственного поведения, всегда вкладывал свои силы и деньги только в такие проекты, которые были подконтрольны лишь ему, и с единственной целью — чтобы завладеть тем, что он мог видеть и чем мог владеть, а что касается удовольствия и радости, то пусть их испытывают другие.

Сейчас он был куда состоятельнее, чем бедняга Рокфеллер и деспотичный мистер Морган, отдавшие свои богатства наследникам, а свою веру — добродушному Верховному Существу, присматривающему за хорошо воспитанным человечеством; теперь они жили, сожалея о содеянном.

Мистер Тилью мог бы им давно об этом сказать, не уставал и в самом деле говорить им мистер Тилью.

Мистер Тилью всегда держал под рукой блестящий новенький десятицентовик для мистера Рокфеллера, который, хотя дней здесь и не было, почти ежедневно приходил к нему клянчить деньги, затеяв запоздалую борьбу за возвращение себе всех тех блестящих новеньких десятицентовиков, что он раздавал направо и налево в тщетных и никчемных потугах завоевать благодарность общества, которая, как понял он теперь, ему вовсе не была нужна.

Мистер Морган, вечно пребывая в ярости и сверля мир своим пронзительным взглядом, был твердо убежден, что случилась какая-то дьявольская несправедливость, жертвой которой он стал по недоразумению. Как заведенные часы, хотя здесь и не было заведенных часов, он неустанно требовал, чтобы ему сообщили, не доставлены ли еще из высоких сфер распоряжения, исправляющие его положение. Он не привык к подобному обращению, с мрачным удивлением и глупым упрямством сердито напоминал он, когда ему сообщали, что распоряжения еще не прибыли. Он не сомневался в том, что его место на небесах. А он попал к Дьяволу и Сатане.

— Неужели вы думаете, что Бог мог совершить ошибку? — вынужден был, наконец, заметить мистер Тилью.

Хотя недель здесь и не было, прошла почти целая неделя, прежде чем мистер Морган смог найти ответ.

— Если Бог может все, то он может совершить и ошибку.

Мистер Морган кипел от гнева, держа в зубах незажженную сигару — ведь теперь мистер Тилью никому не разрешал курить. У мистера Моргана была колода игральных карт, которую он никому не давал, и хотя часов здесь не наблюдали, многие часы он проводил в одиночестве, раскладывая пасьянс в одной из гондол сверкающей карусели «Эльдорадо», первоначально сделанной для германского императора Вильгельма II. Одна из наиболее бросающихся в глаза колесниц на этом колесе фортуны, которое никогда никуда не катилось, все еще была помпезно украшена императорским геральдическим венчиком. С императором на борту карусель всегда играла Вагнера.

Более теплые чувства испытывал мистер Тилью к двум авиаторам времен Второй мировой войны, одного из них звали Малыш Сэмпсон, а другого — Макуотт; на Кони-Айленд всегда приходило множество отпущенных на побывку моряков и солдат, и в «Стиплчезе» им были рады. Мистер Тилью всегда радовался любому новичку, прибывающему со старого Кони-Айленда; порадовался он и прибытию внушительного новичка Люиса Рабиновица, который сумел освоиться за рекордно короткое время и признал главенство Джорджа К. Тилью.

Мистер Тилью наслаждался в компании подобных добродушных личностей и часто присоединялся к ним, когда те совершали свои головокружительные кульбиты на «Торнадо» и «Ущелье Дракона». Для отдыха и в неустанных инспекционных трудах он часто возвращался по своему «Туннелю Любви», направляясь в темную нору, над входом в которую висели мрачные изображения похитителя, укравшего ребенка у Линдберга, а теперь восседавшего на электрическом стуле, и мертвой Мерилин Монро на постели; он плыл в свой музей восковых фигур на «Острове Смерти», чтобы, возвращаясь в прошлое, найти там свое будущее. Он не испытывал внутреннего протеста — абсолютно никакого — против того, чтобы занять место рядом с Авраамом Линкольном и Ангелом Смерти, где он, вероятно, окажется лицом к лицу с нью-йоркским мэром по имени Фиорелло Г. Лагуардия и президентом Франклином Делано Рузвельтом в более молодые его годы, с этими смертными из прошлого, которые ждали его впереди, в его будущем. Они появились, когда его время уже истекло, как, например, похититель и Мерилин Монро. Мистер Тилью никак не мог заставить себя сказать, что человек, обосновавшийся сейчас в Белом Доме, был еще одним гаденышем, но не мог он это сделать по той лишь причине, что ни он, ни Дьявол не пользовались неприличными выражениями.

У мистера Тилью было пространство для дальнейшего роста. Под ним находились ледяное озеро и пустыня раскаленного песка, один-два покрытых грязью луга и река кипящей крови, а еще одна — с кипящей смолой. Были там и непролазные лесные дебри, которые он мог прибрать к рукам, если бы знал, что с ними делать; в них росли деревья с черными листьями, обитало несколько леопардов, лев, трехголовая собака и волчица, но упрятать их в клетки было невозможно, что исключало всякую мысль об устройстве зоопарка. Но его воображение было уже не таким услужливым, как прежде; его одолевали страхи, что он стареет. Когда-то он процветал, используя символы, был привычен к абстракциям. Его аттракцион «Стиплчез» на самом деле вовсе не был стиплчезом, его парк не был парком. Призы на его аттракционах были призами только при условии общего притворства. Продуктом его деятельности было удовольствие. Его «Торнадо» вовсе не был торнадо, его «Ущелье Дракона» не было ущельем. Никто и не считал, что они были тем, чем назывались, а он и представить себе не мог, что бы он стал делать с настоящим торнадо, или подлинным ущельем, или живым драконом. Он не был уверен, что смог бы найти источники веселья в пустыне раскаленного песка, огненном дожде или реке кипящей крови.

Возвращение дома все еще переполняло его гордостью за свое терпеливое упорство. На это ушло тридцать лет, но там, где времени не существует, его всегда оказывается в достатке.

Дом был сооружен из желтого дерева, имел три этажа и чердак под остроконечной крышей. Никто, казалось, так и не сказал ни слова, когда первый этаж его дома исчез и трехэтажный дом стал двухэтажным. Проходившие мимо жители соседних кварталов иногда все же обращали внимание на то, что буквы на вертикальной части нижней ступеньки вроде бы уходят вниз, как оно и было на самом деле. К началу войны его имя исчезло почти наполовину. Во время войны молодые люди ушли на военную службу, многие семьи повыехали, и мистер Тилью не преминул воспользоваться предоставившейся ему возможностью. После войны никто уже не удивлялся при виде пустыря — ставшего впоследствии автостоянкой — на том месте, где когда-то находился дом. Когда вскоре после этого исчез и его парк аттракционов «Стиплчез», а потом закрылся и кинотеатр мистера Тилью, его имя уже ушло с острова и исчезло из людской памяти.