Это всё ты - Елена Тодорова

– Постой. Замри. Дай полизать тебя.

Не в первый раз язык Нечаева ласкает мои губы. К этим откровенно-страстным действиям я привыкла. Наслаждаюсь ими, чувствуя, как внутри, несмотря на окутывающий нас мороз, разгорается пожар. Но эта фраза, а точнее, интонации, с которыми она сказана, вызывают чрезвычайно сильное и не до конца осознанное смущение.

– Всюду так хочу… Касаться тебя языком… Пробовать… Всюду, зай… – шепчет Ян между влажными и обжигающими движениями.

И тогда я… Отдаленно понимаю, что он подразумевает.

Господи, слава тебе, что люди не умеют читать мысли!

Нет, ну правда… Я очень надеюсь, преподаватель по философии только в теории такой умный. Потому что, если он хотя бы чуточку владеет физиогномикой… Страшно даже представить, что подумает обо мне!

Уперев взгляд в парту, я позволяю своему телу трепетать.

– Черт, ты такая красивая, Ю… Смотрю на тебя и дар речи теряю. Да что слова? У меня, блядь, дыхание спирает! Всегда так было. С тех пор, как я допер, что девчонки – это не низшая каста. Хаха. Прости. Ты самая-самая-самая… Я тебя лова-лова. Запредельно. Зверски. Зашкварно, – резкий вздох. Пауза. А после рубящее заключение: – И похрен. Я тебя… Выше небес! Ю, – акцентирует, прижимаясь к моей переносице лбом. – Я тебя выше небес, Ю. Я тебя адски сильно. Я тебя райски чисто! Бесоеблю, Ю… Душевно, сердечно и плотски! Я тебя… Я тебя каждой, блядь, клеткой!

Нечаева нет в универе, а мне кажется, что он рядом постоянно.

Улыбаясь своим мыслям, рисую в блокноте сердечки да завитушки. Пишу его имя, а рядом свое. Следом фамилию. Яна. С окончанием «-ы».

Он мне столько всего сказал, что никакое «люблю», и правда, не сравнится. Продвинутая степень? Так заявил? Согласна. Теперь понимаю.

– Ян… Я должна тебе сказать… Признаться… – шепчу уже возле дома, пользуясь окружившим нас полумраком. Ноги гудят от напряжения – мы долго гуляли и много танцевали. Но грудную клетку переполняет волшебство. Ведь там собрана вся красота, которую мы сегодня видели, все чудесные слова, которые произносились, все сладкие поцелуи и все жаркие объятия. Я осмеливаюсь затронуть тему, которая давно не давала покоя. – Помнишь первую драку с Самсоновым?

Нечаев отводит взгляд, морщится и сухо толкает:

– Не особо.

Кажется, вспоминать об этом ему неприятно.

– Ты тогда потерял цепочку. Я подобрала ее, когда ты ушел. Хотела тебе отдать, но… Сначала ты не захотел со мной разговаривать… А когда мы поговорили, я… Не знаю, как я до этого додумалась! Но я оставила ее себе. Прости! Это ужасно! Я будто украла… Мне так хотелось иметь что-нибудь от тебя!

– Серьезно? И сейчас она у тебя дома?

– Угу… У меня, Ян.

Я сгораю от стыда, а он смеется.

– Ну, лан. Оставила и оставила, Ю.

– Нет… Я должна отдать.

– Не должна, – отмахивается. – Пусть будет у тебя.

– У меня сейчас много всего, Ян… Я отдельную коробку завела. Там фантики от чупа-чупсов, обертки от батончиков, талончики из Луна-парка, футболка с твоей фамилией, фотографии… И цепочка, Ян.

Он усмехается.

– Теперь еще и пуля будет. Гранатовая.

– Нет… Ее я буду носить. И ты… Обещаешь не снимать?

– Хах. Обещаю, Ю. Если ты успокоишься насчет цепочки.

– Но цепочка дорогая… – возражаю несмело.

– У меня, кстати, твое зеркальце валяется. И пара резинок. Я припрятал. Нагло, Ю. И меня, в отличие от тебя, совесть не гложет. Хах, я отдавать ничего не собираюсь.

– Ну… Это мелочи, – шепчу я.

И краснею. От удовольствия.

– Вот и оставим все, как есть.

А потом… Ян целует меня, пока не немеют губы. Чувствую их так странно. Когда поднимаюсь домой, ощущение, что на пол-лица стали. Мама, конечно, замечает. Не может не видеть. Краснеем синхронно. Но, хвала Богу, это не обсуждается.

– Помирились? – выдыхает с надеждой.

– Нет… Не получилось.

– Как же так? – сокрушается мама.

А папа будто зеленый становится.

– Может, завтра… – роняю я, проталкиваясь мимо них в сторону спальни.

– Что же он сказал? – нагоняет меня взволнованная мама.

– Сказал, что любит.

– О, это уже хорошо!

Весь день мониторю местный новостной паблик. Сердце замирает, когда появляются фото пойманных журналистами у здания суда Нечаевых. Все они нереально красивые, в строгих костюмах, серьезные и уверенные, отстраненные и недосягаемые.

Долго смотрю на Яна.

Теряюсь, ведь кажется, что совсем другого человека вижу. Не того парня, который вчера зацеловывал и шептал о чувствах. И уж точно не того, который любит дурковать и смеяться. Даже не того, который гоняет в футбол и рассекает по городу на байке. Слишком неприступным и жестким выглядит этот Ян Нечаев. От него веет холодом.

– С какого хера футболок под одиннадцатым номером нет? – в очередной раз цепляется ко мне Кира. – Не слишком ли много ты на себя берешь? Болеть за Нечая может каждый! А ты взяла и лишила нас возможности его поддержать! Охреневшая!

Опешив, не знаю, что ей ответить.

– При чем здесь я? Ян сам так решил, – отмазываюсь, краснея. – Не веришь мне, так спроси оргкомитет!

– Угу-угу… Сама небось с его номера настрочила!

– Что? – задыхаюсь от возмущения. – У меня нет привычки брать его телефон!

– Хм… А стоило бы! Идиотка!

Стою с разинутым ртом и беспомощно наблюдаю за тем, как Кира с видом победителя удаляется.

Впрочем, понять, что она хотела этим сказать, не пытаюсь. Осознаю, что руководствуется Котик исключительно ревностью.

Учебный день завершается, а новостей из суда, который начался в десять утра, до сих пор нет. На сообщения Ян не отвечает – висят все непрочитанными. Волнуюсь, безусловно, но звонить не решаюсь.

Плетусь в медиатеку, только бы не ехать домой. Там ведь обязательно начнутся расспросы и давление. Не до этого мне. Пытаюсь заниматься. Только вот сфокусироваться на материале получается плохо.

– Что ты тут делаешь? – выдыхает мне в ухо Мадина, заставляя от неожиданности подпрыгнуть. Пока прикрываю ладонью экран телефона, где снова новостной паблик открыт, Скоробогатова плюхается на соседний стул. – Ма-харошая, – обращается ко мне, а смотрит на пришедшего с ней Валика. – Кексик, объясни своей подружке, что мы ситуацию тоже мониторим. Как и многие, болеем за отца Нечаева. Чего стесняться-то?

– Я не стесняюсь, – выпаливаю