Государи Московские: Младший сын. Великий стол - Дмитрий Михайлович Балашов

утром на полатях, весь разбитый и избитый со вчерашнего, а старуха, уже не скрывая раздражения (кормить его она и не собиралась), выговаривала в сердцах:

– Ушел бы куда от меня, подожгут!

Федор оболокся, забрал саблю, единственное свое имущество, и вышел на дорогу. С холма рысили знакомые всадники. Один из холопов, едва ли не вчерашних, звал его на господский двор. Федор подошел, ощущая жгучий стыд. Во дворе ржали кони. Возы скатывались с угора. Окинф с дружинниками, верхами, стоял уже во дворе. Волостель угодливо мял шапку.

– Поди, поди! – позвал, завидя его, Окинф.

Федор тяжело вошел во двор и, минуя боярина, даже не поглядев на него, пошел на волостеля, что сожидал его с кривоватой усмешкой, слегка побледнев. Боярин, видимо, что-то спросил. Федор не слышал, он шел и, дойдя, поднял саблю, и, не вынимая ее из ножен, плашью ударил изо всех сил волостеля по лицу. Тот пал навзничь, и Федор, переступив через него (в ушах звенело, и он по-прежнему не слышал ничего), пошел на волостелевых холопов, привынимая саблю из ножен. Те вдруг кинулись россыпью, а главный, раскинув руки, – к остоявшемуся Федору. Из хлева уже торопливо выводили его коня, седлали, и пока все творилось, Федор стоял спиной к Окинфу. И уже вбросив в ножны клинок, вскочил в седло и, оборотясь, наконец подъехал к боярину. Волостель, вставши, покачивался на ногах. Кивнув на него, Федор сказал, глядя прямо в глаза боярину:

– Скот отгонял, холопов научил: коня свели в ночь, хотели убить. Вина на мне, боярин! А только не стоило его тут оставлять. Боярское бережет и мужикам не дает, сбивает. С горем чего собрал.

Окинф наехал конем, насунулся на Федора:

– Раззява! Гляди! – Высоким голосом выкрикнул: – К утру чтоб!

– А ты! – Он поднял плеть и перетянул волостеля вдругорядь прямо по лицу. Брызнула кровь, тот, согнувшись, побежал косо куда-то по двору.

– К утру соберу! – бросил Федор и кивнул холопам. Те, только час назад готовые порешить Федора, кинулись за ним. Федор шел, круша заворы. Сводили скот, бабы кидались от него по углам. Волостелевы хлева очистили полностью, вскрывали сундуки, доставали серебро. Мужики ходили за ним, помогали, подавали, перетаскивали. К вечеру сами уже гнали скот из лесу. Волостель пробовал соваться, забегал напереды, жалко маячило его кривое, потерявшее улыбочку лицо. Где-то у погребов Федор взял волостеля за грудки и молча откинул на руки мужиков…

Ночью ругались, не спали, староста бегал по деревне. К утру обоз был сбит. Усталый Федор (теперь только почуял, что качало на ногах) пересчитывал кули и головы скота. Окинф обозрел собранное веселым оком.

– Кормы дошлю! – сказал Федор.

Обоз тронулся. Федор, уже без дела, шел по улице. Староста снова стоял у ворот, зазывая к себе. Федор думал было пройти мимо, одержался, зашел. Хлебал, пил пиво.

– Как же с волостелем-то? – подмигивая, вопрошал староста. Федор жевал, думал. Поднял голову, прищурясь:

– Скажи дураку, воду на ем возить буду, коли… – Не договорил. Тут же повалился на лавку, уснул. Было уже все одно и не страшно.

Проснувшись, Федор опять слегка оробел. Он думал, против него теперь затеется война. Но мужики встречали Федора усмехаясь, снимали шапки. Он не мог понять почему, потом домекался: любо стало, что начал с волостелевых животов и не побоялся раздеть того донага.

Волостель пришел на третий или четвертый день мириться.

– Езжай в Городец! – сказал ему Федор, бычась. (Возы с сеном и овсом, недобранными давеча, уже скрипели по дороге, в сугон Окинфу.) – Конь где?!

– Стоит.

Федор выглянул. Его заводной стоял у крыльца целехонек. Вот те и волки! Федор сошел во двор, ощупал, осмотрел Серого. Хотелось обнять и расплакаться, но он только едва приложился щекой к морде коня.

– У меня свой господин, у тя свой, а, слышно, отпустили Ивана-то Олферыча! Дак того… – толковал волостель.

– Дак пущай с моим боярином и дела ведут. А мне на боярина твово… Я его, может, на рати ял! Ладно, ступай. Не гоню. А только помни: вдругорядь, крестом клянусь, голову сыму напрочь! – мрачно пообещал Федор.

Ему, конечно, повезло. Иван Жеребец и вправду приехал, но как-то и Окинф, объезжая волостку, поспел к тому же времени. Окинф принял Ивана в его же доме, и когда Федор подходил к крыльцу, Иван Жеребец садился на коня, веселый. Видать, два молодые великие боярина не переняли отцовой злобы, или Окинф готовил себе путь какой, словом – проехало. Впрочем, было это позже, о Пасху.

Старуха умильно зазывала Федора назад, но Федор перебрался в другой дом, по совету старосты, к достаточным и хлебосольным хозяевам. Как-то налаживалось. Подкатили Святки, и Федора стали водить из избы в избу, село гуляло, гуляли деревни. Эй! Подпившие мужики орали песню, шли плясом. Облапив Федора, староста лез бородой:

– А ты храбор! Любо! Женку вези, чего там!

– Брюхата.

– Али вдовушку каку найдем! Чего со старухами тут…

Ночью Федор – в голове шумело, – празднично распахнув овчинный армяк, шел по темной улице к себе. У плетня стояли мужики, тренькала балалайка. Один отлепился, пошел напереймы. Федор подступил, взялись за плечи. Тот рванул – не сдернул.

– А ты силен!

– А не слабже тя!

Пошли кругом, взрывая снег.

– Будя, мужики!

Он стал, запыхавшись, потом, испытывая злую радость, сгреб за шеи еще двух мужиков. Эх!

– Постой, скажи…

Не враз понял, что прошали взаболь.

– Князь Митрий Лексаныч навовсе нас забрал али как?

– Того не ведаю, мужики, – сказал Федор с пьяной настойчивостью. – Того не ведаю! Нет, не ведаю! И все!

Он обвел хмельным взором, потряс головой, потом начал перечислять:

– Мне: корм, княжую дань! Хлеб – раз, ячмень – два, ярицу опять, мясо, баранов…

– Гусей! – подсказали мужики.

– И гусей! И гусей возьму, коли нать! Масло, сыры и портна. И еще мосты мостить.

– Где?

– А вот где будут мосты, мостить! – с пьяным упорством повторил Федор. – И хоромы не огнаивали чтоб! У какой вдовицы там… Вобче, чтоб не огнаивали! А так уж… как всем надо помочь. И вдовице какой! – повторил, кивая головой, Федор. – Всем миром. И будет. Так.

– Нонеча возить лес? – спросили мужики.

– И да. И нынче.

От воздуха у него прояснилось несколько в голове.

– А ты, видать, простой, а? – сильно хлопнув Федора по плечу, сказал один.

– А не проще тебя! – возразил, отдавая удар, Федор.

Со вторыми кормами, на Велик день, дело у него шло ровнее. Перезнакомясь, он уже знал, у кого что, приметил скот. В людях, правда, случалось еще и ошибаться. Обидное получилось с одним мужиком, что уже