Андрей Белый. Между мифом и судьбой - Моника Львовна Спивак

Вот уже 20 лет (в точности 21 год), как[1215] я работаю над одной темой философского характера.

Упоминаю об этом сроке, чтобы Вы имели доверие, что, если ч<елове>к сидит столько времени над одной задачей, то, вероятно, это не вовсе пустяки.

В настоящее время работа моя приняла такой характер, когда приходится выклевываться из яйца. В чем собственно дело, — Вы поймете, вероятно, сразу из самого заглавия моей работы. Она называется (в целом): «Основания пневматологии».

Не ограничившись сообщением заглавия, Перцов постарался посвятить Белого в суть открытия, наметить линию идейной преемственности и представить свой труд как итог развития мировой философии в целом:

Другими словами, дело здесь идет об окончательном самоопределении той последней философской науки, которая уже давно пробивалась более или менее ясно сквозь всю прежнюю философскую работу (особенно в немецком идеализме, у Шеллинга и у Гегеля, а также и в позитивизме, особенно у Конта). Неоглядно, и теперь видно, двигалась к ней и русская философия — отчасти даже у западников, еще яснее у славянофилов, вполне отчетливо у Чаадаева. Упоминаю это опять только ради того, чтобы не показаться Вам «не помнящим родства», случайным прохожим.

Через меня весь этот инкубационный процесс достиг лишь своего формального завершения. То, что было до сих пор только «хорошим разговором», иначе выливалось в неопределенную и одностороннюю форму (Вико, Конт, у нас Данилевский, Леонтьев), теперь имеет для себя вполне отчетливую формулировку.

Для обеих ветвей «новой науки» — статической (морфологической) и динамической (эмбриологической) — получились две точные формулы: первая, выраженная геометрической символизацией, и вторая — алгебраической.

Сейчас я занят первой (и важнейшей) частью. Я наметил ее изложение в 5 отдельных частях:

1) пневматологическая классификация искусства, 2) наука, 3) философия, 4) форма общественной жизни, 5) религиозного процесса. Все это — «Диадология»; вторая часть — «Историология» представляет особое целое.

Далее Перцов вкратце объяснил, почему в качестве собеседника и читателя ему важен именно Белый:

Вы спросите, и зачем я Вам все это пишу? Не потому, что именно в Ваших статьях (сборник «Символизм» и даже все другие) я нахожу яснее всего устремление к тем же целям. Насколько я знаю, из всех <нрзб.: истов[1216]> в России пишущих Вы всего ближе к миру этих идей, всего, так сказать «пневматологичнее»? Поэтому естественно с Вами первым и беседовать на эту тему.

Из дальнейшего текста письма выяснилось, что Перцов хотел от Белого не только взаимопонимания, но и помощи в публикации книги, точнее — той ее части, которая к тому времени была, по-видимому, вчерне готова:

Кроме того, у меня и практическая задача, в которой, если написанное здесь Вас заинтересует, Вы вероятно не откажетесь мне помочь, хотя бы советом. Нужно печатать мою книгу, т. е. первый ее выпуск <…>.

Подтверждая «практичность» своих намерений, Перцов раскрыл содержание планируемого издания и даже просчитал его объем:

1) Введение (системат<ическое> и историч<еское> положение пневматологии)

2) Основная формула (первая, морфологическая)

3) Общая система искусства

4) Формы отдельных искусств:

1. скульптура

2. живопись ▽

3. архитектура

4. театр □

5. танец

6. литература ○

7. музыка

Всего тут будет листов 15 среднего размера (среднего размера в 36 000 букв)[1217].

Однако тут же Перцов деликатно оговорил, что понимает, как нелегко устроить публикацию в послереволюционное время, и выразил готовность соразмерить свои желания с ситуацией, сократив публикацию только до трех самых важных пунктов плана: «1) Введение (системат<ическое> и историч<еское> положение пневматологии); 2) Основная формула (первая, морфологическая); 3) Общая система искусства)», то есть — в три раза, с пятнадцати до пяти печатных листов:

Г<ово>рят, теперь очень трудно издавать книги. Поэтому я думал ограничиться (если уж иначе нельзя) выпуском только первых 3 глав работы, в которых дано ее зерно. Это уже немного — 80 страниц, т. е. 5 листов, т. е. уже не книга, а брошюра. Так, может быть, легче найти.

Перцов, даже несколько извиняясь, рассказал Белому о своем бедственном положении:

Сам я издать ничего не могу: происходящий кризис уничтожил все мои средства. Следовательно, нужно искать издателя. <…> Сам я живу в деревне[1218] и вряд ли скоро попаду в Москву хотя бы уже потому, что въезд туда воспрещен (да и денег нет).

Поэтому поневоле нужно искать заглазно.

Тем не менее на участии Белого в судьбе его сочинения Перцов настаивал и даже предложил вариант, кажущийся ему оптимальным:

Так вот (если тема Вас заинтересовала), не будете ли так добры, не поможете ли мне советом, к кому обратиться? Т. е. к какому издателю или издательству? Я ничего в этом [зачеркнуто: отношении] смысле не знаю. Помнится (мне г<ово>рил когда-то Брюсов), Вы сами имели отношение к издательству «Мусагет». Не знаю, существует ли сейчас это издательство и имеете ли Вы к нему какое-либо касательство. Но если да, то м. б. они взялись бы издать мою работу? Судя по прежним его изданиям, «Пневматология» подходит к его типу.

Если же «Мусагета» нет или ему это не идет, м. б. Вы назовете мне что-нибудь иное?

Предложение пристроить «брошюру» в «Мусагет» выглядит одновременно и наивным, и бестактным. Оно показывает, насколько далек был в то время Перцов от литературной жизни Москвы и от литературных скандалов. Очевидно, он не знал ни про громкий разрыв Белого с «Мусагетом» — из‐за антиштейнеровской брошюры Эллиса «Vigilemus!» (М.: Мусагет, 1914)[1219], ни про ссору с Э. К. Метнером, последовавшую после выхода книги «Размышления о Гете. Кн. 1. Разбор взглядов Рудольфа Штейнера в связи с вопросами критицизма, символизма и оккультизма» (М.: Мусагет, 1914) и жестким ответом на нее Белого («Рудольф Штейнер и Гете в мировоззрении современности» — М.: Духовное знание, 1917), ни про открытое письмо И. А. Ильина (19 февраля 1917 года), расколовшее общество на защитников Метнера и сторонников Белого[1220].

Закончил Перцов словами надежды на общность их с Белым духовных ориентиров, предполагающую все же помощь со стороны Белого, который в ту пору был более востребован, чем Перцов:

Я все-таки твердо верю в Ваш «пневматологизм» и потому убежден, что тема моего письма будет Вам интересна, а вместе с тем и само письмо не покажется таким странным, к<ак> м. б. показалось бы другому адресату.

Всего хорошего! <…>

Уваж<ающий> Вас П. П.