Печаль на двоих - Николь Апсон

Джозефине хотелось теперь перевести разговор с Джейкоба Сэча на Амелию, но она боялась раздосадовать Эдвардс.

— Вы, наверное, довольно хорошо знали Амелию, — осторожно начала она.

— Я ей подружкой не была. Я была прислугой.

«Вот именно, — подумала Джозефина. — Если бы кто-то захотел узнать меня поближе, этому человеку скорее всего стоило бы поговорить не с Лидией и даже не с Арчи, а с моей прислугой в Инвернессе».

— Но вы ведь жили с Амелией под одной крышей, верно? Какой же она была?

Джозефина решила задать вопрос напрямик. Ходить вокруг да около не было никакого смысла — таких, как Эдвардс, не проведешь. Нора долго молчала, видимо, решая, что ответить и стоит ли отвечать вообще, но в конце концов заговорила:

— Можно сказать, что она была сама доброта. Я к ней явилась на седьмом месяце беременности и в полном отчаянии: я ничего не знала о том, как растить детей, и мне не к кому было обратиться. У вас есть дети?

Джозефина покачала головой.

— Тогда вам не понять, что такое быть в ловушке у собственного тела. Она взяла меня к себе, ухаживала за мной, объяснила, что произойдет, когда наступят роды, и сделала все, чтоб унять мои страхи. Когда я вспоминаю об Амелии Сэч, я думаю о рождении моего первенца. Она была со мной такая мягкая, такая заботливая, и у нее в руках любое дело спорилось — первый и последний раз в моей жизни я чувствовала себя в полной безопасности. И она была преданная мать. Лиззи ее обожала. И мой сын тоже. Для этих двоих она готова была сделать все, что угодно.

Джозефина и раньше знала, что Амелия была хорошей матерью, но никак не ожидала, что Эдвардс станет описывать ее жилище словно некую священную обитель.

Но не успела писательница переварить только что услышанное, как Нора продолжила:

— А можно сказать, что она была помешанной на корысти гадиной: завела этот поганый бизнес и преспокойно рушила чужие жизни. Я наблюдала, как она относилась к беременным женщинам: пока они не родили, она заботилась о них и оберегала их, но как только рождался ребенок, не было больше ни теплоты, ни сочувствия — один холодный расчет. Она и содержала новорожденных детей так, точно они уже мертвые. — Эдвардс, должно быть, увидела в глазах Джозефины недоумение и добавила: — Из того, что я сказала, вам все равно правды не узнать. Вам вообще никогда не понять, какой была Амелия Сэч, потому что вас там не было. Спросите-ка себя: как бы вам понравилось, если бы через пятьдесят лет кто-то написал про вас? Получилась бы точная картина, а? Если бы я прочитала эту книгу, я бы и в правду узнала, какой вы были? — Нора допила кофе и поставила чашку на скамью. — Не думайте, что я пытаюсь вас отговорить от вашего писательства. Мне-то что? Мне уже и так хуже некуда. Но будь я на вашем месте, я бы это дело бросила. Всей правды все равно написать не получится.

Джозефина посмотрела на женщину, которую считала наиважнейшей фигурой в деле Сэч и Уолтерс, и подумала: еще одна жертва.

— Что же вы теперь будете делать?

— Похороню их и двинусь дальше. Найду какое-нибудь местечко, где можно спрятаться и снова жить враньем, пока кто-нибудь еще обо мне не выведает. — Джозефина встала и уже собралась уходить, но Нора ее удержала. — Вы сказали, что были знакомы с Лиззи. — В ее голосе прозвучала теплота, которой не удостоился никто из тех, о ком она говорила прежде. — Я ничего не знала о ее смерти, пока мне не сказали в полиции. Что же с ней случилось?

Джозефина замешкалась с ответом и решила, что расскажет Норе полуправду, которая в отличие от мучительной правды скорее всего ее несколько утешит.

— С Лиззи произошел несчастный случай в гимнастическом зале. В физкультурном колледже. Она практиковалась на канатах.

— Но Лиззи была счастлива? Я так и не простила себя за то, что позволила Джо отдать ее и моего сына на воспитание, и все только потому, что муж хотел начать новую жизнь.

— Да, она была счастлива. Судя по тому, что мне известно, детство у нее оказалось просто чудесным, и Лиззи всегда была окружена любовью. Как бы вы сами ни переживали оттого, что отдали ее на воспитание, она от этого ничуть не страдала. Я уверена, что и ваш сын — тоже.

Джозефина, тяготясь своей ложью, распрощалась с Норой Эдвардс и, оставив ее погруженной в размышления, направилась в сторону Скотленд-Ярда. Арчи, очевидно, все это время наблюдал за ними, так как уже ждал ее на лестнице. Они зашагали вдоль набережной в противоположном направлении от Норы Эдвардс и уселись на скамье лицом к реке.

— Как прошла беседа?

— Думаю, что узнала больше, чем хотелось бы, — призналась Джозефина и рассказала ему о казни Амелии. — В мире, где случается нечто подобное, как-то и жить не хочется.

— Я знаю, что ты имеешь в виду. Но если еще и пытаться винить за это самого себя, тут уж просто можно свихнуться. Поверь, я в свое время из-за подобных мыслей провел не одну бессонную ночь.

— Но ведь за то, что происходит, отвечаем мы все, разве нет? У нас, черт возьми, только что прошли выборы, и считается, что мы живем в демократической стране. — Она указала рукой в сторону парламента. — Эти люди не могут найти более гуманный способ наказания, а я, выходит, должна сидеть сложа руки? Разве у каждого человека не должно быть хотя бы элементарных прав?

— А как насчет Марджори и ее прав?

Джозефина вздохнула.

— Я понимаю, о чем ты говоришь, и у меня на этот счет нет никаких возражений. — Она подождала, пока стихнет шум машин на Вестминстерском мосту, и спросила: — Селия во всем призналась?

— И да и нет. Ситуация куда сложнее, чем мы предполагали. То, что я скажу, — строго между нами. Женщина, которую мы арестовали, не Селия Бэннерман.

— Что?! — Джозефина посмотрела на него как на сумасшедшего. — Конечно же, она Селия Бэннерман. Я-то уж точно знаю — я с этой женщиной провела в Энсти не один день.

— С этой женщиной, но не с Селией Бэннерман.

Арчи стал рассказывать о случившемся, и Джозефина слушала его с изумлением.

— Ты хочешь сказать, что половину своей жизни она прожила во лжи?

— Если говорить о ее официальном имени, то — да, но поступки и достижения Вейл были подлинными, они выражали ее суть. По крайней мере именно это она мне пыталась внушить. Скоро должна приехать из Саффолка Этель Стьюк и подтвердить ее слова, но у меня нет сомнений, что эта женщина — Элеонор Вейл.

— А как насчет сведений, которые она дала для моей книги? Откуда она все это узнала?

— Вейл провела достаточно времени в «Холлоуэе» и видела, как там все устроено, а потом жила в доме Селии Бэннерман, и они, конечно, не раз беседовали. Между прочим, я еще раз внимательно прочитал твою рукопись, и почти все, что там написано, можно узнать из доступных всем источников, но, как ты сама только что выяснила, далеко не все из этого правда. — Арчи взял протянутую ему сигарету. — Но что я не могу выкинуть из головы, так это ее публичные речи, все эти патетические монологи о детях нашей нации… а потом оказывается, что она была губительницей младенцев.