Княжич Юра - Михаил Француз

стал, а второй жизнью. Ничуть не менее важной, чем первая. Отбери его теперь у меня, и стану я несчастным неполноценным… Эх… Как же я без этих красот-то?

Ну, да ладно. Это просто вечер навевает на меланхолию и философские мысли. А так-то, никто ничего отбирать-то не собирается. Жизнь моя во-всю налаживается.

Вон уже и дом мой видать. Сейчас поднимусь, форму скину, душ приму, салатику «тазик» настрогаю…

Скрип тормозов справа от меня вырвал из потока таких заманчивых мыслей. Я резко обернулся и с удивлением увидел остановившийся полицейский «бобик», у которого уже распахивались три его двери, из которых выскакивали полностью экипированные ППС-ники в брониках, в шлемах и с «сучками» в руках. Даже водитель, хоть и не экипированный, но тоже выскочил и уже вовсю тягал из кобуры свой табельный короткоствол. Трое.

— Э, мужики, вы чего?.. — успел округлить глаза и поднять руки в миролюбивом жесте я, слегка заторможенно пытаясь сообразить, что происходит, и как мне себя вести.

А потом раздались две длинных очереди «сучек» и отрывистые торопливые «гавканья» пистолета водителя. А грудь прошила острая боль. И сильные толчки. Почему-то перед глазами оказалось небо, а не ППС-ники и их «бобик». Боль и толчки продолжались. Боль сначала стала сильной и нестерпимой, потом пошла на спад, как бы «выцветая» что ли. Выцветало и небо. Потом этот дурацкий «тоннель к свету» и…

Я открыл глаза в своей постели приморского отеля. За окнами было темно. За окнами лился дождь. Сердце стучало бешено. Дыхание было рваным и даже сорванным, с хрипами. Глаза на выкате таращились в темноту.

Я почти минуту сидел, дышал и пялился перед собой. Потом злобно, но тихо, чтобы не будить жену и детей, сквозь зубы выдохнул: «С-с-с-сука-а-а…» и обессилено упал обратно на свою подушку…

— Да, как так-то?…

* * *

Глава 46

* * *

'Ночь, дождь, дым от сигареты

В даль уводят следы

Выхожу гулять со Смертью

Я, но лишь бы не ты

Я, но лишь бы не ты…' — сами собой всплыли в голове строчки песни Майи Котовской, больше известной под её сценическим псевдонимом «Канцлер Ги». Наверное, уже новая профдеформация пошла — слишком много и часто я, в последнее время работал с музыкальными произведениями самых разных авторов и направлений: читал, слушал, искал, подбирал поисковые запросы по обрывочным строчкам из памяти. Надо бы себе и на эту песенку «галочку» в памяти поставить — красивая песня, аккорды простые. Аккорды, даже не ноты. С мужским голосом хорошо пойти должна… Боже! О чём я⁈ С каким ещё «мужским голосом»? Всё! Нет никакого голоса, ни мужского, ни женского! И мира того больше нет! Меня ведь убили там… Вот ведь… всякое со мной было, но убивать меня ещё не убивали… Даже сама формулировка звучит дико.

Но, как же песня подходит к случаю: действительно ночь, действительно дождь, действительно мои следы уходят к морю от дверей отеля. Хотя, какие тут могут быть следы? Кругом чистый асфальт и тротуарная плитка, с неба льётся вода, по асфальту и плитке течёт вода, стоит вода лужами… какие следы на воде, на лужах?

«Дым от сигареты»… была бы она у меня — закурил бы. Если бы вообще курил… Или, скорее уж, наоборот — бросил. После всей той гаммы отвратных ощущений от процесса умирания, которые мне довелось сейчас пережить… опять дикость в формулировке… пережить во сне, повторять наяву хоть что-то похожее, очень… очень-очень не хочется! Умирать больно! Умирать страшно! Умирать противно! Я не хочу больше умирать! А сигареты — путь к смерти. Причём, смерти мучительной. «Кашель курильщика», рак, ампутация конечностей, проблемы с сердцем и сосудами… курильщики умирают долго и сложно. По сравнению с их смертями, та, от пули, которую принял в своём сне я — милосердие. Быстро, внезапно и почти не больно. Почти… но этого «почти» мне хватило с запасом. Огро-о-омным запасом. Таким, что б больше не хотелось умирать никак. Даже быстро и «милосердно».

Но, как же так, а? Как же так? Ведь, только-только начала жизнь налаживаться, закручиваться, успокаиваться, интересно стало… Хотя, интересно оно и до того было. Каждый день было. Как же может не быть интересной вторая, дополнительная жизнь? Да ещё и в таком волшебном мире…

Волшебство… Дар… что я волшебного успел увидеть? Такого, чего в мире писателя… в этом мире. Нет больше никакого «мира писателя» и «мира Княжича». Есть один мир — этот. Что я успел увидеть своими глазами, а не на мониторе компьютера или экране моей крутой, огромадной настенной плазмы, чего никак, никогда, ни при каких обстоятельствах, не увижу в мире этом? Просто, потому, что здесь этого нет, не существует и существовать не может?

Я видел Огонь. Я видел струю пламени-плазмы, которую держал в своих голых руках человек. Держал и бил ей, как факелом огнемёта в другого человека, пытаясь сжечь его заживо. Я видел Землю. Я видел, как человек вздымает каменный таран и разрубает им бензовоз, сминает его кабину с сидящим там другим человеком. Я видел Разум. Я видел, как люди, лишённые воли, бежали убивать и умирать. Я видел, как полицейские с пустыми равнодушными глазами безжалостно крошили очередями из автоматов спины бегущих вперёд гражданских…

Сахар! Так-то, если подумать, то все проявления «волшебства» в том мире, которым я был свидетелем, всегда были страшными… Ну, кроме того единственного случая, когда молодой Гридень катался по Кремлю рядом с бегущим мной на своём «земляном скейте». Но, это, пожалуй, малозначащее исключение, только подтверждающее правило. Тем более, тому Гридню потом за это его баловство неплохо прилетело от начальства.

Получается… магия — это страшно? Магия — это смерть… смерти… много смертей?..

Ночь, дождь, море. Я не смог уснуть снова после пробуждения. А кто бы смог? Кто бы смог заставить себя вернуться туда, где только что испытал муки смерти? Я не смог.

Я встал с постели, долго растирал ладонью грудь, которая ещё очень хорошо помнила боль от пробивших её в десятке мест пуль. Потом долго стоял в санузле напротив зеркала и