Том 2. Дни и ночи. Рассказы. Пьесы - Константин Михайлович Симонов

Катя. Да ведь не так все это, Марья Петровна!

Мария Петровна. Так. Только слов этих не любите. Вот и все. (После паузы.) Я не поклонница бывшего вашего супруга. Я вам это прямо скажу. (Заметив, что Катя поморщилась.) Вот видите – теперь вам слова «бывшего супруга» не понравились. А разве не так? Разве – не бывший? (Упрямо.) Нет, не любила я его, как хотите! Заносчивый человек. Бывало, слова не скажет. Буркнет «здрассте!» – и все.

Катя. Он просто молчаливый.

Мария Петровна. Я и говорю – заносчивый. Хороший человек молчать не будет. А Андрей Сергеевич – дверь откроешь – всегда скажет: «Извините, что затруднил». Поговорит, о здоровье спросит. Все это мелочи, конечно, но в них человек виден! Я бы свою дочь за такого человека – минуты не думала – отдала, если бы встретился. А она, вместо этого, вышла замуж за такого же бирюка, как ваш бывший благоверный, и уехала от матери, и страдает теперь, наверно, так же, как вы страдали. Я, если хотите знать, слезы лила, наблюдая вашу прошлую жизнь. Не сомневайтесь, я женщина добрая.

Катя. Я знаю.

Мария Петровна. Знаете, а не слушаете меня. Отступится от вас Андрей Сергеич, вот что я вам скажу. Надоест – и отступится. Ходит, ходит, а потом возьмет и не придет: день не придет, два не придет, три не придет. Что будете делать? Вот вчера ведь не пришел?

Катя. Я вчера занята была.

Мария Петровна (кивнув на машинку). И занятие зряшнее. Только рассердить любящего человека может. Из-за грошей на машинке стучите; старые жакеты переделываете… Из-за чего канитель-то разводите?

Катя. Думаю.

Мария Петровна. А вы думаете, что хорошо думать? Иногда самое лучшее – не думать. А взять – да и сделать. Я, если хотите знать, женщин так знаю, как никто не знает. Пока примерку делаешь, всю душу из заказчицы вывернешь. А иная и молчит, а я все равно все вижу. Вот теперь вам жакет перешиваю; стала булавками накалывать, сразу вижу – похудели. Вы молчите, а знаю: изводитесь.

Слышно, как хлопнула входная дверь в передней. Входит Голубь, он сменил свой полувоенный костюм на черный штатский.

Голубь (увидев Марию Петровну). А, сорока-ворона, кашку варила… (Подает ей руку.) Очередную лекцию читаете – как жить, как быть?

Мария Петровна. Всегда вы так, Николай Семенович. Влетите – и сразу какую-нибудь грубость! Пользуетесь тем, что не сержусь, что добрый человек.

Голубь. Ничего вы не добрая, а просто не сердитесь потому, что я вам как мужчина нравлюсь. И ждете, когда предложение сделаю. А я не сделаю.

Мария Петровна. Невозможный вы человек, Николай Семенович!

Голубь. Наоборот! Вполне возможный. Хуже бывают.

Мария Петровна. Едва ли! (Сняв с Кати жакет, складывает его и перебрасывает через руку. Обращаясь к Кате.) Сегодня мастерице отдам. Завтра готов будет. Пусть другие ждут. А вам всегда по-соседски, без очереди.

Катя. Спасибо.

Мария Петровна. Шьете только больно редко. (Повернувшись к Голубю, с некоторым кокетством.) До свидания, невозможный вы человек!

Голубь. Прощай, ангел!

Мария Петровна выходит.

Катя. Ох и грубиян же вы, дядя Коля. И как она только терпит?

Голубь. А я ей правда как мужчина нравлюсь. Дай ей волю – раз-два, и окрутила бы меня; еще и перед заказчицами зеркало бы держать научила, и на ножной машине строчить!

Катя (улыбнувшись). И в то же время она все-таки добрый человек.

Голубь. Да разве я спорю? Конечно, добрый. Мужа по доброте душевной до того лекарствами залечила, что он по целым суткам все губами шлепал (показывает) – капли считал. Так от лекарств и помер, а здоровый был, как бык! А сына тоже по доброте из дома сжила: почему не доктор, почему на завод пошел, когда ему нужно было доктором быть. Тоже хорошего ему хотела, а он сбежал. А дочь уехала, потому что муж у нее был нехороший, а она ей хорошего искала. Теперь сидит одна, как кукушка, не к кому доброту проявлять – к тебе проявляет. За Андрея Сергеевича тебя сватает, потому что хороший человек. (После паузы.) Да и квартира у него хорошая.

Катя. Причем это?

Голубь. А как же! Съедешь к нему, глядишь – вдруг одна из ваших комнат ей перепадет. И тебе хорошо, и ей неплохо. В общем – млекопитающее! (После паузы.) Я тебе звонил, никто не отвечал. Давно пришла-то?

Катя. Примерно с час.

Голубь. Что так поздно? Все лекции?

Катя (кивнув на машинку). Нет, заходила за работой.

Голубь. Денежки зарабатываешь. У богатого старичка не хочешь брать?

Катя. Нет, дядя Коля. Только вы не обижайтесь. Ладно?

Голубь. А я не обижаюсь. Правильно. Зарабатывай, зарабатывай. Уважаю гордых женщин. Но, надеюсь все же, за мной остается право от времени до времени кое-что доставлять на твою зимовку? (Приносит из коридора большой сверток.)

Катя. Опять! Что это такое?

Голубь. Извините, окорок. Я, Катенька, зимовщик. Я этих мелочей по двести, по триста граммов не понимаю. У меня натура цельная. Веревку на кухне протяну, окорок подвешу, а ты бери и режь, когда надо!

Катя. Где вы были сегодня? Вы такой парадный…

Голубь. А какое твое дело! Мои годы еще не такие, чтобы меня спрашивать. Мало ли где был! В Третьяковской галерее был. Да, да. Довольно мне из отпусков досрочно возвращаться. Я на этот раз все четыре месяца просижу. Все музеи обойду. Интеллигентный стану, прямо как присяжный поверенный. Похож я на присяжного поверенного?

Катя. Да не очень.

Голубь. А мне одна барышня говорила, что похож!

Катя. Какая барышня?

Голубь. Так. Одна. В девятьсот десятом году. Приеду я на зимовку, буду свою интеллигентность показывать. Каждый вечер. Надоем всем до смерти.

Катя. Дядя Коля, а вам еще не надоело в Москве?

Голубь. Нет, Катерина Алексеевна, не надоело.

Катя. Я про гостиницу «Москва» спрашиваю. Не надоело еще упрямиться? Когда сюда переедете?

Голубь. Для чего? Сторожить тебя, чтоб не сбежала?

Катя. Нет, просто скучно без вас.

Голубь. Скучно? Это полезно, поскучай.

Катя. Да и вам там в гостинице тоже, наверное, скучно без меня.

Голубь. А почему же это мне должно быть без вас скучно, позвольте спросить? Во-первых, я, как уже доложил вам, по музеям и театрам хожу, во-вторых, с приятелями гуляю, денежки прокучиваю, в-третьих, приду к себе вечером в номер, радио заведу – пожалуйста! (Помолчав.) Скучно, Катенька, да еще как скучно! Был бродяга, да весь