Авантюристы. Морские бродяги. Золотая Кастилия (сборник) - Густав Эмар

– Два раза мне казалось, что я напала на след, и надежда заставляла мое сердце биться сильнее. Первый раз в Мадриде я нечаянно узнала, что мой отец усыновил какого-то ребенка и воспитывает его так старательно и нежно, как будто связан с ним кровными узами. Ребенка этого я видела, ему было тогда около шести лет, он был красив. Его черты показались мне имеющими сходство с одним человеком. Я сумела приблизиться к этому прелестному ребенку и разговорилась с ним. Его звали Гусман де Тудела, но это имя могло быть ненастоящим. Я навела справки… увы, я ошиблась, это имя было его собственным! Обманутая надежда чуть не свела меня с ума.

– Бедная сестра! – прошептал маркиз, подавляя вздох. – Что же ты сделала тогда?

– Я уехала, оставила Испанию, как проклятую землю. Однако, признаться ли тебе, брат, воспоминание об этом ребенке никогда не выходит у меня из головы. Я до сих пор слышу звуки его голоса, нежного и звонкого, заставляющего дрожать мое сердце. После стольких лет разлуки черты его так свежи в моей памяти, что, если бы случай свел нас, я узнала бы его, я в этом уверена. Не странно ли это?

– Действительно очень странно, милая Клара. Но, пожалуйста, продолжай. Этот ребенок теперь превратился во взрослого мужчину, и я также его знаю, он сейчас в Америке, и, может быть, всемогущий Господь сведет вас вместе.

– Ты как-то странно говоришь это, Санчо.

– Не приписывай моим словам больше важности, чем они имеют в действительности. Продолжай, я слушаю тебя.

– Во второй раз здесь, на Эспаньоле, около двух лет тому назад, случай привел меня в городок Сан-Хуан. Я вошла в церковь, а по окончании молитвы, выходя, уже возле кропильницы, я лицом к лицу столкнулась с очаровательной молодой девушкой, которая протягивала мне пальцы, орошенные святой водой. Не знаю почему, но при виде этой незнакомой юной девушки я вздрогнула, сердце сильнее забилось в моей груди. Она поклонилась мне с кроткой улыбкой и ушла. Я стояла не двигаясь, в странном волнении. Наконец я решилась следовать за девушкой издали. Когда она вошла в дом, стоящий недалеко от церкви, я осведомилась, как ее зовут. Ее имя было донья Хуана д’Авила. Это питомица дона Фернандо д’Авилы. Я устроила так, чтобы опять встретиться с ней и поговорить. Мало-помалу я успела с ней сойтись и даже бывала в доме, где она жила почти одна со старой дуэньей по имени Чиала. Ее опекун, дон Фернандо д’Авила, служил на Тортуге губернатором. Донья Хуана не знала своих родных, она не помнила ни мать, ни отца, ей дали фамилию ее опекуна, и она носила это имя, ни о чем не задумываясь. Она знала только, но очень неопределенно, что ее поручил ребенком дону Фернандо какой-то знатный человек, принадлежавший к одной из могущественнейших фамилий Кастилии. Человек этот, имя которого составляло тайну и никогда при ней не произносилось, не терял ее из виду и установил за нею надзор, хоть и тайный, но неусыпный. Он протежировал дону Фернандо, который был обязан ему всем и быстро шел в гору. Храбрый идальго был предан душой и телом своему покровителю. К своей питомице он испытывал искреннюю привязанность и относился к ней как к дочери. Эти подробности в высшей степени растревожили мое любопытство. Не в состоянии выдержать дольше, я несколько дней тому назад отправила Бирбомоно в Сан-Хуан, в надежде, что он узнает что-нибудь положительное, что-то, что оправдало бы неопределенную надежду, которая сжигает мне сердце.

– И что же? – с любопытством спросил дон Санчо.

– Донья Хуана, – с грустью ответила донья Клара, – уехала из города к своему опекуну на Черепаший остров. Но, – прибавила женщина с лихорадочной энергией, – я поеду на Тортугу, расспрошу дона Фернандо и…

– Извини, сестра, – перебил дон Санчо, – тебе больше нечего рассказать мне?

– Нечего, брат, ты знаешь теперь так же хорошо, как и я, какова была моя жизнь после нашей разлуки.

– Благодарю тебя, сестра, за твое доверие… Теперь моя очередь говорить, а потом, когда ты выслушаешь меня, мы вместе подумаем, что нам следует предпринять. Слушай же меня внимательно, потому что, клянусь, мой рассказ тебя заинтересует.

Донья Клара вздрогнула при этих словах и, устремив свои большие глаза, полные слез, на маркиза, сказала глухим голосом:

– Говори, брат, я слушаю.

Брат и сестра перешли из столовой в комнату, чтобы дать возможность негру убрать со стола. Комната эта служила донье Кларе спальней, и меблирована она была так же просто, как и весь дом. Но в то же время тонкое благоухание, витавшее здесь, указывало даже людям малочувствительным, что комната эта – любимое убежище светской женщины.

Донья Клара придвинула брату стул, села напротив него и, нежно положив свою руку на его руку, сказала:

– Теперь говори, я слушаю.

Маркиз устремил проницательный взгляд на сестру и, видя ее столь печальной и бледной, подавил вздох.

– Ты нашел меня сильно изменившейся, не правда ли, брат? – спросила она с меланхолической улыбкой. – Это оттого, что я очень страдала с тех пор, как мы не виделись, но не об этом теперь речь, – прибавила она. – Говори, умоляю тебя!

– Бог тому свидетель, сестра, – сказал дон Санчо, – мне бы очень хотелось приложить бальзам к твоим ранам, пролить хоть мимолетную надежду в твою душу… Но боюсь, что мои открытия, очень неполные, но очень мрачные, могут только увеличить, если это вообще возможно, твою скорбь.

– Да будет в том воля Божия, как и во всем другом, брат мой, – ответила донья Клара с покорностью. – Я знаю, как ты любишь меня, и если ты принес мне горестные известия, пусть будет так, ведь я искренне убеждена, что твоя воля этому противится. Теперь говори без опасения. Что бы это ни было – я тебя заранее прощаю.

– Я ожидал от тебя этих слов, сестра, и, признаюсь, мне было это необходимо, чтобы осмелиться все тебе рассказать. Выслушай же меня, потому что дело гораздо таинственнее, нежели ты подозреваешь… Ты так же хорошо, как и я, и даже лучше меня знаешь нашего отца – воля его неумолима, безжалостна, гордость непомерна. Я не сообщу тебе ничего нового, если скажу, что после смерти твоего мужа он ни разу не произнес твоего имени. Узнав о твоем внезапном исчезновении, он не выказал ни удивления, ни беспокойства, не сделал ни одного шага, хотя бы формального, для того, чтобы узнать, куда ты девалась. Когда же о тебе расспрашивали, он так решительно отвечал, что ты умерла, что, признаюсь тебе, сестра, я был сам обманут этой ложью и оплакивал тебя, как будто тебя действительно уже не было на свете.

– Мой добрый Санчо, как же ты узнал, что я жива?

– Только несколько часов тому назад я узнал это от Бирбомоно.

– Как! И все это время, столько лет, ты думал?..

– Да, сестра. Но кто же мог вывести меня из заблуждения? Ты помнишь, что, отдав твоему мужу последний долг, внезапно вызванный в Мексику отцом, я уехал и вернулся только двадцать четыре часа тому назад. Я ездил в Испанию, где жил несколько лет, потом посетил некоторые иностранные дворы. Так что все соединилось, и покров тайны, которым, без сомнения, отец намеренно закрыл мне глаза, только сгустился. Однако я должен сказать тебе, что невольно, когда воспоминания о тебе посещали меня, я не мог утешиться в этой потере, я чувствовал, что сомнение пробуждается в моем сердце, и хотя ничто не подкрепляло моих сомнений, я надеялся, что когда-нибудь свет прольется на эту катастрофу: или я узнаю, каким образом ты умерла, или ты вдруг явишься моим глазам. Странное дело: годы не только не ослабили эту мысль, а, напротив, сделали ее сильнее и живее. Ничто не рассеивало мрак, среди которого я находился, но я был почти уверен, что ты жива, и убедил себя, зная бессердечие нашего отца, что слух о твоей смерти был нарочно им распространен, чтобы окончательно замкнуть уста тем из наших родных, которые вздумали бы заступиться за тебя перед ним. Как видишь, я не ошибался!