Авантюристы. Морские бродяги. Золотая Кастилия (сборник) - Густав Эмар

– Конечно нет, сеньора, – ответил он, – я был вынужден сделать большой крюк, потому что вы мне приказали проехать через Сан-Хуан.

– И долго вы оставались в этом городе? – спросила она с живостью.

– Нет, сеньора, – ответил мажордом с притворным равнодушием, – только два часа. Ровно столько, сколько было нужно, чтобы собрать сведения.

– И где же эти сведения?..

– Вот они: вы, сеньора, дали мне письмо к донье Хуане д’Авила. Это письмо я привез вам назад.

– Вы привезли его назад! – вскричала она с дрожью в голосе. – Не может быть, чтобы она отказалась принять его.

– Доньи Хуаны д’Авила уже нет в Сан-Хуане, сеньора. Она уехала к своему опекуну на Тортугу, губернатором которой он и является.

– О! – воскликнула женщина, с унынием опуская голову на грудь. – Мой бедный Бирбомоно, вы действительно привезли мне плохие известия.

– Я в отчаянии, сеньора. Но не лучше ли сказать вам правду, чем скрывать то, о чем вы можете случайно узнать не сегодня завтра, после чего сделаетесь еще несчастнее.

– Да, вы правы. Правда, как она ни тягостна, все-таки предпочтительнее.

– Притом, сеньора, Тортуга не так далеко, чтобы туда нельзя было добраться.

– Продолжайте, продолжайте!

– Из Сан-Хуана, где ничто больше не удерживало меня, я отправился в Санто-Доминго. При въезде в город я удивился: там царил праздник. Дома были украшены коврами, улицы усыпаны цветами и заполнены жителями в нарядной одежде. Суда, стоявшие на якоре, были убраны флагами и беспрестанно стреляли из пушек. Чрезвычайно удивленный этими знаками всеобщего ликования, я напрасно ломал себе голову, чтобы угадать, какое важное событие могло возбудить такие демонстрации. Честное слово, я не мог ничего понять. Был вторник, день вполне обыкновенный, посвященный святому Поликарпу. Чествовать этого скромного святого с таким размахом никто не стал бы. Размышляя таким образом, я подъехал к Большой площади. Там стояли гарнизонные войска, и военный оркестр играл бравурные марши. Не в силах больше сопротивляться любопытству, я принялся расспрашивать одного гражданина с бесстрастной физиономией, который стоял рядом со мной в толпе.

«Вы, должно быть, приезжий, сеньор, – заметил он, – если задаете такой вопрос».

«Положим, что так, – ответил я, – сделайте же одолжение, объясните, что происходит».

«С большим удовольствием, сеньор. Мы празднуем приезд нового губернатора».

Так же как и вас, сеньора, в первую минуту это известие очень мало заинтересовало меня. Однако я притворился обрадованным, и, поскольку мне все равно нечем было себя занять, я продолжил разговор, спросив достойного горожанина, знает ли он имя нового губернатора. Он мне ответил, что это маркиз дон Санчо Пеньяфлор. Мое удивление было так велико, что я заставил своего собеседника повторить это имя несколько раз, дабы убедиться, нет ли здесь какой ошибки. Я спросил его, приехал ли губернатор и не для того ли собралась тут толпа, чтобы приветствовать его. Гражданин ответил с неисчерпаемой любезностью, что губернатор уже целый час как приехал и что в эту минуту он принимает во дворце поздравления городских властей. Я узнал все, что хотел узнать, вежливо поклонился любезному гражданину и ушел, обдумывая разные планы.

Рассказывая всякие малозначащие подробности, Бирбомоно, очевидно, имел целью, возбудив нетерпение сеньоры, отвлечь ее внимание, переменить течение ее мыслей и таким образом подготовить ее выслушать без излишнего волнения действительно важные известия.

Он вполне достиг этой цели: сеньора слушала его с почти лихорадочным раздражением, хотя и силилась казаться спокойной, чтобы не рассердить человека, о бесконечной преданности которого ей было известно и прекрасный характер которого она ценила. Мы забыли сказать, что во время разговора, вероятно тревожимый солнечными лучами, врывавшимися в открытое окно, Бирбомоно опустил штору и собеседники находились теперь в полумраке, а вид на окрестности был совершенно скрыт от их глаз.

– Какие же планы вы обдумывали? – спросила женщина.

– Разве я сказал «планы»? – возразил он. – Стало быть, я ошибся. У меня был только один план: пробраться во дворец и представиться губернатору.

– Да-да, – сказала она с живостью, – и вы его исполнили, не правда ли, друг мой?

– По крайней мере, постарался, сеньора. Но это было нелегко. Не то чтобы солдаты мешали мне войти. Напротив, двери были открыты и все могли входить и выходить, но толпа была так тесна, число любопытствующих так велико, что почти невозможно было пробиться вперед.

Читатели помнят, что дело происходило не совсем так, но, без сомнения, Бирбомоно имел причину слегка изменить картину происходившего.

Рассказывая, Бирбомоно прислушивался к шуму, сначала почти неприметному, но усиливавшемуся с каждой минутой. Сеньора же не слышала ничего, кроме того, что ей говорил Бирбомоно. Все ее внимание было сосредоточено на его рассказе.

– Однако, – продолжал он, возвысив голос, – хитростью и терпением успел я пробраться во дворец и даже войти в ту залу, где находился губернатор. Тогда случилось нечто странное. Едва его сиятельство, разговаривавший в эту минуту с алькальдом, заметил меня, как без всяких церемоний оставил собеседника, подошел ко мне и назвал меня по имени.

– Это удивительно! Прошло так много лет!

– По крайней мере четырнадцать. Тогда губернатор отвел меня в сторону, не занимаясь больше другими, и начал расспрашивать. Вы понимаете, сеньора, что между нами состоялся разговор продолжительный и важный. Мне многое пришлось рассказать ему.

– Ах! – прошептала она, вздыхая. – Бедный Санчо! Я так его любила! Он теперь меня не узнает.

– Почему же, сеньора?

– Горе жестоко изменило мой облик, друг мой. Однако я была бы так рада видеть его!

– Это зависит от вас.

– Я не смею отправиться к нему, друг мой.

– Но почему бы ему самому не приехать?

– Захочет ли он? – прошептала она, вздыхая.

– Если вы изъявите желание, сеньора, я убежден, что он тотчас прискачет.

– Ах! Это невозможно, друг мой. Он богат, счастлив, могуществен. Он, может быть, считает меня умершей.

– Я все ему рассказал.

– Это правда, но я более не принадлежу свету, я существо проклятое. Если он меня увидит, он, может быть, от меня отречется.

– О, какие у вас ужасные мысли, сеньора! Чтобы дон Санчо, который так вас любил, отрекся от вас! О!

– Несчастье делает нас несправедливыми, друг мой. Я прощу ему, если он меня разлюбил, но не хочу чувствовать его презрение.

– О, сеньора, сеньора! Вы жестоки.

– Да, это правда. Но видите ли, я люблю его, друг мой, я люблю его, как любила двадцать лет назад. И будь он здесь, возле меня, в этом доме, мне кажется, я нашла бы еще в моих глазах, иссохших от горя, радостные слезы, чтобы приветствовать его возвращение.