Последнее дело Лаврентия Берии - Сигизмунд Миронин

— Товарищ Виноградов, у вас на квартире найден целый Эрмитаж.

— Вся эта коллекция мне досталась по наследству.

— Кроме того, при обыске у вас нашли в изрядном количестве золотые монеты, драгоценности, бриллианты, первоклассную живопись, антиквариат, доллары США. В деле указано, что вы держали собственных призовых лошадей на ипподроме.

— Да, это так, но все это мне досталось от родителей. Кроме того, я занимал много официальных должностей, и все эти работы хорошо оплачивались.

— Ну ладно, оставим это. У меня к вам последний вопрос. Во время одного из допросов вы сообщили, что 5 июля 1948 года электрокардиограммы, снятые врачом Карпай, не были типичными для инфаркта миокарда, в связи с чем вы, Егоров, Василенко, Майоров и Карпай после обсуждения между собой приняли решение инфаркт миокарда не диагностировать.

— Не буду скрывать, что главная вина за это ложится на меня, так как в определении характера болезни А.А. Жданова мне принадлежало решающее слово.

— Так был инфаркт или не было?

— Я не могу сейчас сказать это точно.

— Ну хорошо.

Когда Виноградова увели, Берия еще раз внимательно прочитал его дело. Оказалось, что, когда 4 ноября 1952 года оперативники МГБ пришли за Виноградовым, их поразило богатое убранство его квартиры, которую можно было спутать со средней руки музеем. Виноградов происходил из семьи мелкого харьковского служащего, но еще до революции успел стать состоятельным человеком, держал собственных призовых лошадей на ипподроме, коллекционировал живопись, антиквариат. Чекисты описывали картины Репина, Шишкина, Брюллова и других первоклассных русских мастеров. При обыске были обнаружены золотые монеты, бриллианты, другие драгоценности и солидная сумма в американской валюте. Берия ознакомился с делом Виноградова и понял, что этот академик не сдался при допросах. Он немедленно дал секретарю-адъютанту поручение подготовить все материалы по закрытию дела врачей. Начиная с 21 ноября 1952 года сломленный Виноградов стал давать показания о руководящей и направляющей роли разведывательной службы США и международных сионистских организаций в формировании «заговора кремлевских врачей».

Тогда в марте И.И. Куперин сказал вождям, что для лечения товарища Сталина привлечены лучшие медицинские силы. Но когда Берия попросил своих спецов посмотреть, в чем сильны эти специалисты, он получил следующие данные. Профессор-терапевт П.Е. Лукомский, действительные члены АМН СССР: профессор-невропатолог Н.В. Коновалов, профессор-невропатолог И.Н. Филимонов, профессор-невропатолог Р.А. Ткачев, профессор-невропатолог И.С. Глазунов, профессор-терапевт А.Л. Мясников, профессор-терапевт Е.М. Тареев, доцент-терапевт В.И. Иванов-Незнамов; Мигунов Б.И. — с 1948 года главный патологоанатом МЗ СССР; Скворцов М.А. — патологоанатом АМН СССР, с 1952 года заведующий лабораторией болезней детского возраста Института педиатрии АМН СССР; Струков А.И. — с 1948 года профессор, с 1953 года завкафедрой патанатомии 1-го ММИ, изучал туберкулез, сердечно-сосудистые и ревматические заболевания. «При чем здесь инсульт?» — подумал Берия. Тареев Е.М. в 1945–1951 годах являлся директором 1-й терапевтической клиники МОНИКИ; с 1950 года — заведующий кафедрой терапии и профзаболеваний санитарно-гигиенического факультета 1-го Медицинского института. В момент приглашения к Сталину исполнял обязанности директора НИИ вместо Виноградова. Основные научные труды по проблемам патологии почек, печени, ревматических заболеваний, малярии, так называемых лекарственных болезней и гипертонической болезни. Гипертонической болезнью стал заниматься только в конце своей карьеры. Он выделил злокачественную форму гипертонической болезни. Опять заметно влияние участия в лечении Сталина на эволюцию научных интересов. Ткачев Р.А. — заведующий клиническим отделением Института неврологии АМН СССР. Работы по клинической неврологии, патофизиологии и патоморфологии. Филимонов И.Н. — с 1928 года заместитель директора по науке московского Института мозга. Чеснокова Г. — доктор медицинских наук, специалист по тонким операциям на черепе и головном мозге. Но почему-то больного не повезли в больницу для операции. Глазунов И.С. — невропатолог, с 1951 года заведующий неврологическим отделением Института биофизики МЗ СССР («Каким боком Институт биофизики мог помочь?» — задал себе вопрос Берия). Коновалов Н.В. — с 1948 года директор Института неврологии АМН СССР, занимался связями поражения печени с патологией нервной системы; явно не знаток инсультов. Создавалось впечатление, что если уж такие светила медицины не могли ничего сделать, то шансов на спасение больного не было никаких. Однако при более внимательном рассмотрении становится понятным, что такое впечатление было создано целенаправленно, а в реальности почти все привлеченные медики вообще не были специалистами в необходимой для лечения больного области медицины. Относительно подходящим специалистом в необходимой для спасения Сталина области медицины был лишь один человек среди всех «спецов» — Лукомский, эксперт по кардиологии. Остальные в данном случае, кроме загадочного Иванова-Незнамова, играли роль престиж-профессоров, своего рода свадебных генералов, реальной пользы от которых было меньше, чем от сельского фельдшера.

«Кто же был в комиссии?» — читал записку Берия. Например, Мясников долгие годы занимался гепатитами, и только за несколько лет до 1953-го в сферу его научных интересов попадает гипертония. Кроме того, с 1948 года А.Л. Мясников был директором Института терапии АМН СССР. Директор института просто физически не имеет возможности работать с реальными больными, он — администратор. Ну какой из него реальный врач? Тареев вовсе занимался ревматизмом и аутоиммунной нефрологией. Зачем специалист по ревматизму у постели умирающего от инсульта? Возможно, было заподозрено токсическое поражение печени и почек, но это уже более чем странно для инсульта. Для острого отравления же появление таких специалистов может быть оправданно. Не директоров институтов, естественно, и не специалистов по аутоиммунным заболеваниям, но все же. Странности состава консилиума на этом не заканчиваются: зачем там целых четыре (!) профессора-невропатолога? Эти академики-профессора-невропатологи, судя по стилю их описаний неврологического статуса Сталина, давным-давно превратились в кабинетных ученых. Все эти люди были введены в состав консилиума постановлением Бюро Президиума ЦК КПСС от 2 марта 1953 года. Престиж-профессоров — не продохнуть, а остро необходимых реальных специалистов — практически нет. Странно всё это.

Кто в такой комиссии просто обязан был быть, так это нейрохирург. Хотя великий Бурденко, основатель отечественной нейрохирургии, и умер в 1946 году, но у него было огромное количество блестящих учеников, которые без проблем могли пунктировать мозг для удаления огромной гематомы и уменьшения сдавливания ствола мозга. Не было среди лечащей комиссии и совершенно необходимого реаниматолога, который немедленно должен был выехать к больному. Реаниматолог Неговский, по официальным документам, появился 5 марта, когда уже все было кончено. Однако есть сведения, что вечером 2 марта 1953 года чекисты вызвали Галину Дмитриевну Чеснокову прямо из операционной 2-й Градской больницы и отвезли на дачу Сталина. Там она вместе с ее сокурсником, крупным советским реаниматологом Владимиром Неговским, принимала участие в попытках реанимировать Сталина. Что очень показательно, среди врачей нет не только личных врачей Сталина — Виноградова и Преображенского, но и тех, кто немедленно обязан был бы прибыть к больному вождю: начальник Лечебно-санитарного управления Егоров — посажен вместе с Виноградовым, министр здравоохранения СССР Смирнов — он исчез как раз накануне болезни Сталина, замененный Третьяковым, которого никто из врачей не знает (он пришел с поста директора некоего НИИ, см. ниже) и который тоже никого из специалистов не знает.