Последнее дело Лаврентия Берии - Сигизмунд Миронин

Виноградов долго молчал, потом начал говорить:

— Товарищ маршал, я ведь врач, и умею читать газеты, и знаю, что произошло. Я ведь понял, что это история предсмертной болезни товарища Сталина? — произнеся имя Сталина, Виноградов чуть вздрогнул, глаза его широко открылись. Он выпрямился и спросил: — A зачем вам это?

— Давайте не будем ставить все точки на i. И для вас лучше будет, если вы не будете точно знать, чья это история болезни. Меньше знать — крепче спать. Хотя ладно, так и быть, это история болезни Сталина. Владимир Никитич, лечащие врачи поставили товарищу Сталину гипертонию. Как, была она у него? Как вы оцениваете здоровье товарища Сталина перед вашим арестом, а конкретнее, была ли у него гипертония?

— Товарищ маршал, никакой гипертонии у товарища Сталина не было. Да, в начале осени сентября 1947 года в Мацесте Сталину был поставлен диагноз «гипертония в начальной стадии». Но потом давление нормализовалось и больше не давало о себе знать.

— А в последние месяцы?

— Осенью давление у товарища Сталина держалось на уровне 135–140 на 75. Дальше, как вы сами понимаете, я не мог контролировать. И уж конечно, инсультов у товарища Сталина не было. Я бы точно знал. Почерк товарища Сталина ранее не был изменен, что говорит о силе правой кисти и прекрасной координации движений в ней. В августе прошлого года мне звонил полковник Новик, тогда будто бы что-то случилось с товарищем Сталиным в парной бане, он не выходил оттуда более часа. Ждали 45 минут, я уже выехал на Ближнюю дачу. Оказалось, что он заснул там. Сталин сам себя стегал веником. Гипертоник не сможет так париться в русской бане.

Берия долго смотрел в глаза собеседника и наконец произнес:

— Я бы мог вам сказать, что вопросы здесь задаю я, но в данном случае я сделаю исключение — мы проверяем обстоятельства смерти товарища Сталина. Надеюсь, вы понимаете, что наши разговоры абсолютно конфиденциальны и связанные с ними мероприятия следует держать в секрете. Вот подписка о неразглашении.

Виноградов помолчал и медленно произнес:

— Нет, он был, извините за выражение, здоров как бык. Ну, естественно, для своего возраста. Насколько я помню, у него были пару раз приступы умеренной гипертонии, я имею в виду приступы повышения артериального давления. Но систолическое давление у него никогда не поднималось выше 150. Он мылся в парной почти каждую неделю. Гипертоник не пошел бы в парную.

Виноградов медленно поднял глаза, а потом так же медленно перевел взгляд:

— Я, товарищ маршал, посмотрел историю болезни, и мне непонятны следующие моменты, — Виноградов откинулся на спинку стула и медленно произнес: — По существу, нормально оформленная история болезни отсутствует. В истории нет анамнеза. Думаю, что часть документов подделана, например ЭКГ. Странный подбор врачей. Неправильный сбор клинических данных врачами. Неправильная диагностика. Неправильное, часто преступное лечение.

— Приведенные выше сведения из истории болезни показывают, что слишком все это подозрительно для того, чтобы поверить, что Сталин умер естественной смертью. После анализа истории болезни у меня появилась идея о том, что это убийство, в котором по крайней мере участвовали врачи или часть врачей. Поэтому у меня возникла мысль, а нельзя ли сделать так, чтобы никто не заподозрил, что Сталин умер неестественным путем, а на самом деле убить его.

— Я лечил не только Сталина, но и всех членов Политбюро. Товарищ Сталин не любил других врачей. Судя по всему, я был единственным авторитетом в медицине для Сталина. Я раз-два в год смотрел его. В январе 1952 года я констатировал ухудшение здоровья Сталина и посоветовал уменьшить рабочие нагрузки и даже уйти на покой. Мне инкриминировалось непосредственное исполнение преступного замысла: умерщвление секретарей ЦК А. Жданова и А. Щербакова путем назначения заведомо вредных препаратов и процедур. После ареста меня некоторое время содержали в кандалах. Вначале я отвергал все обвинения. Однако после избиений в кабинете начальника тюрьмы я все же подписал подготовленное «признание» в шпионско-террористической деятельности. По версии следствия, я являлся центральной фигурой врачебного заговора; я будто бы был завербован английской разведкой еще в 1936 году.

— А что вы можете сказать о сердце товарища Сталина?

— Я хорошо знал своего пациента. Для Сталина давление 140 на 90 было большой редкостью. У него было почти идеальное артериальное давление. Максимум — 130 на 80. У него не было признаков аневризмы артерий головного мозга — я его тщательно осматривал. Наконец, почему-то в акте вскрытия не отмечено, что левая рука товарища Сталина частично атрофирована. Может торопились?»

— А почему тогда поставлен диагноз кровоизлияние в мозг?

— Ну как бы вам попроще объяснить, товарищ маршал? Во-первых, у товарища Сталина никакой гипертонии не было. Геморрагический инсульт бывает либо во время гипертонического криза, либо вследствие разрыва наследственно обусловленной аневризмы (выбухания стенки артерии). Гипертонического криза 28 февраля у товарища Сталина точно не было. У нас ведь было заведено каждый день мерить давление у товарища Сталина. Далее, геморрагический инсульт бывает вечером или ночью, а не утром. Повышение артериального давления у товарища Сталина свидетельствует о том, что кровоизлияние, если оно действительно было, пришлось на область продолговатого мозга. Кроме того, при вскрытии не обнаружено характерных для гипертонии изменений сосудов. Кстати, насколько я понял из истории болезни, до сих пор нет гистологического исследования.

— Почему вы считаете, что товарищ Жданов был пролечен неправильно? Какие у вас основания для такого мнения?

— Я уверен, что никакого инфаркта у товарища Жданова не было, и вообще его смерть загадочна.

— Почему?

— Что вам сказать, товарищ маршал? Я не был его лечащим врачом, но разговоры с коллегами, имена которых мне бы не хотелось называть, убеждают меня в этом.

— Хорошо, а почему вы считает, что товарища Сталин лечили неправильно?

— Нет хорошо собранного анамнеза, диагноз не обоснован, лечение направлено не на снижение сверхвысокого артериального давления, чтобы прекратилось излияние крови в гематому, а наоборот, на его поддержание. Очень много болезненных процедур. Введение кислого раствора глюкозы — очень болезненно. Калиевая соль пенициллина тоже очень болезненна при внутримышечном введении. Камфара, ее делали слишком часто, она просто не могла всосаться. Это только кажется, что больной перестал чувствовать боль, даже когда больной в отключке, она действует на центры в мозге, вызывая расстройство нервной системы. Зачем сначала назначили пенициллин, а потом без всякого резона отменили. Ведь не прошло обязательных шести дней его введения. Сталин умер после улучшения состояния. Видимо, ему что-то не то ввели 5 марта. Мой анализ истории болезни Сталина показал, что действия врачей были неадекватными. Возникает вопрос: почему? Как можно подозревать воспалительные процессы в легких и отменить пенициллин? Больному были поставлены пиявки. Зачем, спрашивается?! Пиявки — это довольно неплохое антикоагуляционное (то есть препятствующее свертыванию крови) средство. А в медицинском заключении указан геморрагический инсульт… Однако при гематоме требуется остановить кровотечение, а не поддерживать его.