Ностальжи. О времени, о жизни, о судьбе. Том I - Виктор Холенко

рассказал мне, уже взрослому, мой отец, Фёдор Корнеевич, который совсем в юном возрасте оказался свидетелем тех памятных событий. В 1937 году, когда мне исполнилось только два года, родители со мной вместе поехали с Камчатки в отпуск на свою родину, в Омск. Но никого уже из дядьёв не было в живых – ни красных, ни белых не щадили лихие 30-е годы. Всего на несколько лет пережил своих последних детей мой прадед Тимофей: как рассказывала потом моя тётя Антонина, старшая мамина сестра, умер он в сто пять лет от роду, незадолго до начала Второй мировой войны…

(А что, собственно, удивляться? В тех злачных степных краях немало было долгожителей. Например, последний кошевой атаман Запорожской Сечи, Пётр Иванович Колнышевский, прожил аж 112 лет – с 1696 по 12 ноября 1803 года. Рос на Сечи с восьми лет от роду, повоевал на славу на южных российских рубежах и с крымскими татарами, и с турками да поляками, а потом, прогневив Екатерину Великую несдержанным словом, прожил 26 лет на Соловках – почти все эти годы в заточении, только три раза в год выводили его на Божий свет по церковным праздникам. Был помилован царём Александром I, но отказался возвращаться на Большую землю, и последние несколько лет провёл всё там же, на суровых Соловках, став монахом-схимником. Вот какие люди бывали в приднепровских степях! Богатыри, не мы…)

6

Да, Гражданская война, жестокая, безжалостная, непримиримая… Стенка на стенку, брат на брата, сын на отца – драка в кровь, в море родственной кровушки, до последнего вздоха. Наверное, самая несправедливая, неугодная ни Богу, ни Роду, ни матушке земле война. Каждый из противоборствующих бился на смерть только за свою правду, только за свою Россию, за ту, которую он знал прежде или представлял в своих фантастических мечтаниях. Но она была всего лишь одна и неделима, как божественная истина мироздания в неисчислимом сонме представлений о ней как родная мать своим сыновьям, потерявшим вдруг разум и забывшим, что истина для всех неизменно только одна, тогда как правда у каждого может быть своя. Поэтому и была та Гражданская самой упорной и кровопролитной из всех войн, какие когда-либо случались в истории нашей России. Она не закончилась в 1920 году в Сибири и в 1922 – на Дальнем Востоке. Она продолжилась и в третьем десятилетии XX века: и на крондштадтском льду, и во время крестьянских восстаний в европейской части страны, в Сибири и в республиках Средней Азии. Она с новой яростью, но уже в других формах, разгорелась в 30-е годы – во время раскулачивания и нового колхозного строительства, во время искусственно организованного голода в самых хлебородных частях страны – в Поволжье, в Сибири, в Казахстане, в Черноземье, на Урале, в Белоруссии, на Украине. Она захлестнула все слои населения в сёлах и городах, людей разных исповеданий и атеистов, беспартийных и коммунистов, рабочих и инженеров, учителей и врачей, артистов и писателей, офицеров и маршалов, будь то русские или евреи, татары или украинцы, либо представители всех других национальностей. Миллионы из них обрели вечный покой в безвестных расстрельных могилах по всей России – без суда и следствия, оклеветанные, оболганные, ошельмованные. Не утихла эта Гражданская война и в самые напряжённые и даже победные годы Великой Отечественной. Только в 50-х годах наступило некоторое потепление, и из-за огороженных колючей проволокой принудительных поселений небезызвестной империи ГУЛага начали возвращаться чудом выжившие жертвы той безумной войны. Но и это было ещё не всё. Рецидивы её, теперь уже в других формах, проявились и в последующие десятилетия XX столетия, вплоть до его завершения. И даже сейчас, уже в начале XXI столетия, не очень-то верится ещё, что с этой нашей затянувшейся войной с самими собой наконец-то будет покончено раз и навсегда, что не сработает когда-нибудь снова злосчастный эффект привыкания к ней…

Завершая эту весьма печальную тему, хочу ещё рассказать только об одном эпизоде того кровавого безвременья. Так сказать, в порядке иллюстрации.

…Сибирь, 1921 год… Остатки поверженной армии Колчака рассеяны по дремучим таёжным окраинам Приамурья и Дальнего Востока, где их тут же взяли под свою опеку откатившиеся туда же войска интервентов из стран Антанты и Японии. Уже прошло почти полтора года с того студеного январского дня, когда в снегах под Иркутском, без суда и следствия был расстрелян большевиками легендарный Верховный Правитель, и на всей территории России, от Байкала и до западных её границ, утвердилась власть Советов. Но кровопролитие не закончилось на этом. Шесть лет войны, империалистической и Гражданской, развалена окончательно экономика недавно ещё богатейшей в мире страны, остановлены заводы, фабрики, шахты. А тут ещё эта ужасная засуха в Поволжье, оставившая без хлеба миллионы людей. Вымирали от голода и холода города, а в иссушенных суховеями степных деревнях по берегам средней и нижней Волги уже нередкими были случаи людоедства. И перед новыми правителями страны во весь свой голодный рост поднялся самый мучительный вопрос: где взять хлеб?

Его покупали за границей за реквизированные у представителей бывших имущих классов и служителей церквей и монастырей драгоценности, за сокровища Госхрана. Но этого было недостаточно. И тогда новая власть, советская, провозгласившая изначально, как мы сказали бы сейчас, самый популистский в те времена лозунг: «Мир народам, заводы и фабрики – рабочим, земля – крестьянам!», тут же забыла все свои былые обещания, не говоря уже о гениальном экономическом учении старика Маркса, пламенного вдохновителя коммунистического передела мира. Да, собственно, многие из представителей новой власти весьма приблизительно, к сожалению, были знакомы с самим «Капиталом», и из всего революционного учения его автора запомнилась им только одна набатная фраза: «Призрак бродит по Европе, призрак коммунизма!» А больше вроде бы и знать не надо было ничего, потому что и этого было достаточно, потому что и эта одна фраза была как красное знамя на баррикаде, как верный наган за поясом или винтовка за плечом. И это совсем не случайно, поскольку общеобразовательный багаж подавляющего большинства из них ограничивался знанием всего лишь двух математических действий: отнимать и делить. Кстати, в практике Гражданской войны, когда в стране были разрушены все экономические связи и стали невозможными нормальные товарно-денежные отношения, когда совершенно неработающей оказалась чёткая экономическая формула Маркса «деньги – товар – новые деньги», они могли делать только то, что умели, исходя из знания только этих двух арифметических действий. И широко их применяли, двинув в деревни вооружённые до зубов