Ностальжи. О времени, о жизни, о судьбе. Том I - Виктор Холенко

сокрушённо качает головой дядя Федот. – А я-то поверил, дурак старый… Теперь новый тулуп придётся заводить… Выпороть тебя надо, да некому…

На том и заканчивался обычно разбор подобных озорных происшествий: как родного сына любили бездетные дядя и тётка своего сироту племянника…

Однако такой покладистый, мирный по большому счёту характер не помешал дяде Федоту побывать и в сибирских партизанах, когда случилась та самая, пожалуй, самая ужасная в истории человечества братоубийственная в буквальном смысле Гражданская война. И вот как было дело.

Служилый казак Григорий, младший брат дяди Федота, волей судьбы оказался в личной охране Сибирского правителя адмирала Александра Васильевича Колчака, а сам дядя Федот в то время вёл уже скромный крестьянский образ жизни. Первая мировая война изрядно проредила семейные конские табуны, а Гражданская – вообще их кончила. Как жаловался легендарному комдиву Василию Ивановичу Чапаеву в известном фильме крестьянин: «Белые придут – грабють, красные придут – тоже, извините, пожалуйста…» Так оно и в жизни было на самом деле. И осталось у дяди Федота на хозяйстве всего несколько захудалых лошадок, брошенных взамен здоровых и молодых то ли белыми, то ли красными. А в довершение всего и самого его мобилизовали в колчаковскую армию. Но не хотели хозяйственные крестьяне воевать ни за белых, ни за красных – не их это хлеборобское дело оказалось. И бежали они, в одиночку и группами, в свои полуразорённые деревни, где бедовали без отцов-хозяев одни бабы да старики с подростками. И было таких беглецов совсем не мало в каждой деревне. То там, то здесь вынужденно собирались они в отряды самообороны, потому что повсеместно рыскали по сёлам белоказаки, пытаясь выловить дезертиров и снова поставить их в строй, предварительно выпоров плетьми основательно, а заодно потрясти и крестьянские запасы для нужд воюющей армии. Эти отряды самообороны иногда объединялись в настоящие партизанские армии, и они нередко давали серьёзный отпор карателям.

Бежал из белой армии и дядя Федот, а чтобы уберечься от казачьих разъездов, прибился к местному отряду самообороны. Оружия и боеприпасов в ту пору в Сибири и на Дальнем Востоке была уйма, практически в каждой крестьянской избе где-нибудь под стрехой или в тёмном углу за дверью была припрятана то ли русская драгунка, то ли австрийский карабин, американский винчестер или японская арисаки. А о револьверах чуть ли ни любых мировых марок и говорить было нечего. Так что хоть на этот счёт сибирским крестьянским партизанам повезло: щедро снабжали страны Антанты армию Колчака оружием. Кстати, знаменитые русские трёхлинейки, производимые в ту пору в Соединённых Штатах фирмой Remington, пережили и Великую Отечественную войну, и мы, старшие школьники 50-х годов XX века, в учебных классах по военному делу ещё долго азартно щёлкали затворами этих вороненых раритетов с просверленными патронниками.

Естественно, дисциплина в этих отрядах самообороны тоже была, мягко говоря, партизанской, то есть довольно условной, и любой «боевой штык» мог в удобный для него момент сбегать на побывку в родную деревню, даже не предупредив партизанское начальство. Однажды и дядя Федот, узнав от побывавшего в деревне соседа, что дома у него гостит брат Григорий, отпущенный на несколько дней к родственникам, тоже решил сбегать в село: и брата давно не видел, да и в баньку заодно хотелось сходить. Но на свою беду у самой околицы попался в сети казачьего разъезда, охотившегося за дезертирами. Был уже вечер, казаки заночевали в селе, чтобы уже утром отправиться в Омск. Григорий был в бане, когда ему сообщили о случившемся. Он быстро надел свою форму казачьего старшего урядника, взял у плачущей жены брата бутыль самогона и направился к остановившимся на постой казакам. Всю ночь он пьянствовал с ними в соседней избе, уговорил их взять с собой в город, сказав, что одному ехать, мол, несподручно, а, вернее, просто опасно по причине военного времени. А утром велел четырнадцатилетнему Федосу запрячь коней в бричку и подогнать её к сараю, где ночевал на соломе его старший брат. Казаки с Григорием ещё выпили на дорогу хорошо, усадили связанного дядю Федота в бричку, Федос молча тронул вожжи, и кортеж запылил за околицу.

Примерно верстах в пяти за деревней остановили притомившихся коней, ещё раз закусили очередную порцию выпитого самогона, и дядя Григорий предложил казачьему уряднику, командовавшему разъездом:

– Слушай, земеля, а на кой хрен мы тащим этого мужика в город? Там его всё равно к стенке поставят – взят ведь с оружием, значит, партизан. А почему бы нам здесь не потешиться? Отпустим его в этот ложок, и спорю на бутыль самогона, что я его сниму с двадцати шагов из своего нагана…

Ударили по рукам, развязали дядю Федота и приказали:

– Беги!

Глянул дядя Федот на брата и тут же, резко развернувшись, ринулся с дороги вниз, как был босиком и в распоясанной рубахе. Полосовал босые ноги сухой камыш, крошился под израненными ступнями беглеца тонкий октябрьский ледок. Дядя Григорий дал хорошую фору брату, прежде чем выстрелил.

– Ей-бо, промазал, – разочарованно загалдели казаки разъезда. Кое-кто стал торопливо снимать карабин из-за плеча, защёлкали затворы. Но их начальник крутнулся в седле и благодушно рыкнул:

– Отставить! Спор есть спор!

Дядя Григорий ещё несколько раз поспешно выстрелил из нагана, и всё мимо. Разрядил весь барабан – тот же результат. А дядя Федот уже совсем далеко: только слышно, как трещат камыши да хрустит под его ногами ледок. А там, близко совсем к камышам, уже опушка леса с куртинками густого орешника.

– Вот досада: сбёг, раздолбай…

– Да Бог с ним, брат, – хрипло рассмеялся казачий урядник. – Далеко не уйдёт – всё равно сдохнет где-нибудь там. Морозно, однако… Доставай-ка свою бутыль – видел я, как ты её в торока укладывал…

А дядя Федот всё же выжил. Добрался он до своей дальней заимки, отогрелся у печи, да и кое-какую старую одежонку там нашёл.

Кстати, уже после Гражданской войны братья снова встретились в своём селе: вернулся в тот же год после ранения откуда-то, чуть ли не от самого Байкала, Григорий – без него уже белочехи сдали Сибирского правителя красным, выздоровел после того осеннего случая и Федот. Мирно крестьянствовали они под Омском до 30-х годов. Только по праздникам, встречаясь за семейным столом, они непременно начинали свой спор о том, кто же всё-таки был прав в той братоубийственной Гражданской войне. И поднимали очередную стопку во славу Господа, позволившего им выжить в той беспощадной общенародной схватке за Россию – у каждого за свою. О них, своих дядьях, и