Секретная агентура - Эдуард Макаревич

Весной 1870 года Достоевский, а жил он тогда с семьей в Италии, прочитал в местной газете сообщение из Москвы: «В Разумовском, в Петропавловской академии, найден убитым студент Иванов. Подробности злодейства страшны. Ноги окутаны башлыком, в который наложены кирпичи. Он был стипендиатом Академии, наибольшую часть денег отдавал своей матери и сестре». Потом появились другие подробности. Оказывается, студент Сергей Нечаев создал в Москве террористическую организацию, назвал ее «Комитет народной расправы», у которого эмблема – топор.

Для начала решил организовать террористические пятерки. Из них и состоял «Комитет народной расправы». Те, кто повязал себя с «пятеркой», отрекались от человеческого и давали обет – служить делу страшного и беспощадного разрушения.

Этот комитет должен был заняться подготовкой политического переворота, организовав вначале ярость масс. А студент Иванов, член Комитета, выступил против такого плана, держал долгий и яростный спор с Нечаевым. Спор кончился плохо: Иванова тайным решением «приговорили», то есть убили, а тело выбросили в прорубь, привязав кирпичи к ногам.

Вот и вся история. Но она потрясла Достоевского. Будто все вернулось на круги своя, на двадцать с лишним лет назад. Выплыли фигура Спешнева, его прожектерская программа вооруженного переворота, где ударная сила все те же «пятерки».

Спешнев – предтеча Нечаева. Как бы покатилась судьба самого Достоевского, если бы агенты Дубельта не остановили тот неудержимый бег к политическому террору. Достоевский признается: «. Нечаевым, вероятно, я бы не смог сделаться никогда, но нечаевцем, не ручаюсь, может, и мог бы… во дни моей юности».

Размышления о страшной истории со студентом Ивановым, о Спешневе, о самом себе, опять о Дубельте, предшествовали вызреванию потребности высказаться, покаяться в определенной мере перед миром. Сначала думал о политическом памфлете, но чем больше размышлял, тем все ясней становилась мысль о романе. Романе-покаянии, романе-предупреждении, романе о несостоявшейся, слава богу, своей судьбе.

Роман этот он назвал «Бесы». Действующие лица, все эти бесы, списаны во многом с реальных людей. Душегуб Нечаев превратился в Петра Верховенского, убитый студент Иванов, не сошедшийся во взглядах с Нечаевым, обрел имя Шатова. Шатов ищет новый смысл, но шатается в своих умозаключениях. Есть еще и старший Верховенский, отец Петра. Этот для раскрытия разного понимания отцами и детьми проблемы современного нигилизма, от которого все зло. Продолжение идей Ивана Сергеевича Тургенева, «Отцы и дети» которого стали для России романом-предупреждением о страшной силе нигилизма. Не зря Третье отделение выразило Тургеневу благодарность за раскрытие непривлекательного образа революционера-нигилиста Базарова.

От проблемы нигилизма шел Достоевский к идее бесовства, идее всеобщего разрушения и разложения, но под маской борьбы за человека, за справедливость, за грядущий лучший мир. Идея бесовства под маской в конечном счете стирает человека в порошок, оборачивается кровью. Вот что хотелось выразить Достоевскому в романе.

Но кто главный герой, носитель идеи бесовства? Ставрогин – так назвал идеолога Достоевский.

Ставрогин – главный герой, вокруг которого вихрится бесовщина. Обнажая сущность и мыслеполагание Ставрогина, Достоевский из себя, по сути, выдавливал того молодого, готового идти за Спешневым, каким он был двадцать лет назад.

А в финале этой бесовской драмы – мыло, которым Николай Всеволодович Ставрогин натер веревку и повесился на ней. Не был ли этот роман «Бесы» написан хотя и добровольно, но по невысказанному заказу Третьего отделения? Одобрило же оно Тургенева за «Отцов и детей». Дубельт был бы доволен. Предупреждение бесовства соответствует его взглядам, да и задачам спецслужб вообще.

«Бесы» – эпитафия Дубельту, роман во славу Третьего отделения.

Когда большевики пришли к власти в октябре 1917 года, то организованное сопротивление первыми им оказали инициативные люди из интеллигентов. Потом уже от них кругами пошли волны сопротивления от бывших офицеров, церкви, от экспедиционных корпусов, посланных в Россию Францией, Англией, Соединенными Штатами и Японией, и, наконец, от белых армий. Манифесты, программы, концепции, планы и представляющие их различные силы – армии, партии, центры, союзы – все слилось в едином заговоре против установившегося в стране режима.

Здесь были свои таланты и герои. Первым, не по статусу, а по изворотливости, я бы назвал Сергея Петровича Мельгунова, дворянина, потомка известного русского масона екатерининских времен, выпускника Московского университета, профессора истории, издателя и журналиста, общественного деятеля, правого либерала по убеждениям и народного социалиста по вывеске. В 1923 году в эмиграции он написал известный труд под названием «Красный террор в России», тему которого продолжил спустя почти пять десятилетий, снедаемый честолюбием Александр Исаевич Солженицын, но уже под названием «Архипелаг ГУЛАГ».

Карьера ученого не влекла Мельгунова. Более грела душу публицистика. Он было взялся за разработку темы о декабристах, но его научный руководитель профессор М.Любавский оценил представленное сочинение на «удовлетворительно», даже несмотря на присутствие в нем новых материалов, добытых Мельгуновым в архивах. Причиной, по которой профессор столь жестко обошелся с учеником, стала публицистичность работы в ущерб научности, выверенности и осмыслению фактов. Обиделся Мельгунов, чертыхался, иронизировал по поводу обвинений в ненаучности. Но на науке поставил крест, сосредоточился на журналистике. В газете «Русские ведомости» состоялись его первые сочинительские опыты, сначала в отделе внутренней жизни, а потом в историческом. Вырабатывал там свой язык публициста. Получалось неплохо. Потом пошло сотрудничество с газетой «Народное дело», с журналами «Вестник воспитания», «Вестник права и нотариата». Писал про отношения церкви и государства, про свободу совести, веротерпимость и трудную жизнь крестьянства. Профессором стал позже, по совокупности работ и лекций, читанных перед разной публикой.

Но исподволь точила мысль – открыть свой издательский дом. Скоро мысль приобрела очертания плана. И вот, наконец, в 1911 году он организует кооперативное издательское товарищество, регистрирует его под названием «Задруга». Среди акционеров и владельцев, ссудивших деньги на это предприятие, – писатели, ученые, учителя, общественные деятели, политики и журналисты. Его избирают председателем правления – редкий случай, когда он не отказался быть первым лицом. На новой должности с головой погрузился в издательские проекты – все больше общественно-политические и исторические. Ну, вот, например, «Отечественная война 1812 года и русское общество», «Масонство в его прошлом и настоящем», «Крепостное право в России и реформа 19 февраля». В это же время Мельгунов замыслил журнал «Голос минувшего», а через пару месяцев новое издание уже встретилось с читателями, в основном из интеллигентской среды.

Известность Мельгунова росла. И он делает шаг в политику. Выбор его – партия народных социалистов, энэсов, потому что она продолжает дело народников и при этом отвергает террор как революционную тактику эсеров – социалистов-революционеров, предтеча которых те же народники. В восемнадцатом году один из членов «мельгуновской» партии будет стрелять в политических противников – большевиков. Но это через пять лет, когда революция сметет шелуху партийных манифестов.