Разведчики - Кир Дмитриевич Шеболдаев

По времени они уже вот-вот должны войти в лес, пройдя по которому километра два попасть в расположение полков нашей дивизии. «В лесу действовать будет значительно труднее и неудобнее», — мелькнуло у Ярцева. Правда, за деревьями легче укрыться. Но и немцы получат укрытие!

Можно было сразу открыть огонь по вражеской цепочке, пока эти дураки не знают, что находятся на нашей территории. Но это сделать невозможно, метель закрывает впереди идущих, половина немецкой цепочки просто не видна.

Словом, пока Костя прикидывал, как поступить, немцы начали спускаться в низинку. Шагающий впереди офицер неожиданно поскользнулся и упал. Ярцев же и все наши разведчики, идущие последними, оставались еще в это время на некоторой возвышенности. И тут сразу хорошо стала видна вся немецкая цепочка.

К упавшему офицеру бросились несколько солдат, помогая подняться. Все остановились. Ярцев толкнул Есенко, показывая ему условный знак: «За мной, разомкнись!»

Костя сорвался с места и, утопая в снегу, побежал вперед по возвышенности, а следом за ним — разведчики.

К моменту, когда офицер поднялся из сугроба и пропустил вперед себя пробивать дорогу в снегу очередного солдата, семь наших разведчиков редкой цепочкой стояли параллельно немцам, выше их и на расстоянии каких-нибудь пятнадцати-двадцати шагов.

Уже кое-кто из немцев с удивлением посматривал на них, в это время Ярцев что было силы закричал и разведчики тоже: «Хэнде хох!» Прозвучала сухая автоматная очередь. Направляющий немец, тот, которого поставили пробивать дорогу в снегу, упал, срезанный Ярцевым. Немецкая цепочка остановилась, и солдаты недоуменно смотрели в сторону наших разведчиков.

Если бы у немцев винтовки были хотя бы на плече, они могли бы открыть ответный огонь. Но винтовки висели за плечами, тот, кто попытался бы снять винтовку, был бы сразу пристрелен. Немцы с опаской глядели друг на друга. Постепенно поднимали руки.

Поднял руки и офицер.

Тогда Ярцев крикнул Борину. Тот приблизился к немцам и, подзывая поочередно к себе солдат, деловито поворачивал их спиной и вынимал из винтовок затворы.

К офицеру подошел сам, вынул из кобуры его парабеллум.

Когда закончилось разоружение, Борин построил немцев в колонну по два. Разведчики окружили их, и процессия медленно тронулась вперед. Немецкий офицер — всю дорогу что-то бормотал.

Через час эта колонна, провожаемая удивленными возгласами наших солдат и офицеров, повыскакивавших из блиндажей, уже стояла перед штадивом. По случаю небывалого события к ним вышел генерал Ванин с переводчиком и со всеми свободными офицерами штаба.

Ярцев коротко доложил о пленении немцев.

Это был саперный взвод, он возвращался после минирования неожиданно замерзшего болота. Командир взвода, пожилой лейтенант в очках, считал виновником потери ориентации ветер.

— Ветер переменился, — устало и виновато повторял он, будто оправдываясь, будто стоял он не перед нашим, а перед своим начальством.

Надо сказать, что немецкие солдаты не разделяли огорчения своего командира, война для них так неожиданно и благополучно окончилась…

Это были не просто пленные, а пленные с картой интересующей нас местности. На ней с немецкой педантичностью были нанесены все виды укреплений и минные поля. Нам оставалось только перенести эти сведения на нашу аэрофотосъемку, и точная карта расположения противника была готова.

ЭПИЗОД СЕДЬМОЙ

Опять новый участок фронта. Здесь много перелесков. В одном из них расположилась наша разведрота.

Летняя теплая ночь. Чуть тлеет костер, не для тепла, а для дыма, отгоняющего комаров.

До передовой от нас километра полтора, а по прямой, пожалуй, даже ближе. Оттуда доносится стрельба из пулеметов, винтовок, автоматов. То быстрая и злая, то медленная, ленивая.

Время от времени там, на передовой, наступает короткая тишина. Через ровные промежутки времени беззвучно вспыхивают в черном бездонном небе немецкие осветительные ракеты. Они на мгновение как бы приподнимают ночной полог над передовой.

Я сижу на каком-то ящике. Далекая легенда из языческого детства Древней Руси донесла до нас предание о зацветающем папоротнике в самую короткую ночь самого длинного дня Ивана Купалы. Сегодня такая куцая ночь, но наши ребята, ушедшие в темноту, на нейтралку, ищут не цветущий папоротник, а обыкновенного фрица, именуемого официально «языком». Шутники говорят, что на войне первой погибает правда, так вот ее с превеликим трудом приходится добывать разведчикам через этих самых «языков»…

Где-то там, на передовой, работают две наши поисковые группы. А разведчики, которые остались здесь, в роте, не спят — сидят у костра или в наспех сооруженных шалашиках, прислушиваются к стрельбе, долетающей с передовой. Слушают, не затеяли ли наши товарищи какую заваруху.

Мы по треску автоматных очередей, строчкам пулеметов, торопливому буханью гранатных разрывов и минометной стрельбе точно определяем, не начали ли наши разведгруппы бой с врагами.

У костра сидит Журавлев. Разведчик-цыган родом из туркменского города Мары, не знающий страха, прекрасный товарищ, но, как говорят о нем дружки, со «страшным сеновалом в голове». Он без пилотки, чуть наклонил голову, перебирает тонкими нервными пальцами струны старенькой, видавшей виды гитары. Перебирает, перебирает. И вот вдруг сразу зазвенел сильный, ладный аккорд. Журавлев запел чистым бархатным баритоном бесхитростную фронтовую песню.

Спит деревушка,

Где-то старушка

Ждет не дождется сынка,

Ей все не спится,

Медные спицы в старых дрожат руках…

А припев уже подхватили несколько голосов, и среди них выделялся звонкий тенор Кочнева:

Ветер шуршит в трубе.

Тихо мурлыкает кот в избе.

Спи, успокойся, шалью укройся,

Сын твой вернется к тебе…

В стороне, на передовой, вдруг сухо защелкали винтовочные выстрелы, потом в них вплелись длинные пулеметные очереди.

Мы замолкли, прислушиваемся, не по нашим ли друзьям немцы ведут огонь. Стрельба внезапно прекращается, и Журавлев продолжает:

Утречком ранним гостем нежданным

Сын твой вернется домой.

Варежки снимет, крепко обнимет,

Сядет за стол с тобой.

И уносятся мысли разведчиков к деревенским избам, к городским домам далеко-далеко отсюда, от фронта, в тишину нашего тыла, домой к стареньким и еще сравнительно молодым, но одинаково дорогим и ласковым своим матерям…

А в это самое время их кровинушки, их лепесточки, их сынки ползут по нейтралке…

Ярцев со своей группой уже три раза возвращался из поиска ни с чем. Ну никак не мог взять проклятого «языка». Группу обнаруживали немцы, обстреливали, и ребята еле-еле уносили ноги.

Прошлой ночью разрывом мины убило хорошего, душевного парня Любимова Колю, студента-добровольца, москвича. С трудом вытащили его тело с нейтралки. А сегодня ребята Ярцева