Четвёртая четверть - Инна Тронина

— К Лёхе Ермилову, который через улицу живёт, вор забрался в квартиру. Мы оба — собачники, гуляем вместе. У него — такса Лира. Так она вцепилась вору в ногу и держала его до тех пор, пока опергруппа не приехала. Квартира на сигнализации стояла. Их один раз уже обчистили.

— А ещё?

Шеф темнит пока. И я не понимаю, что ему нужно. Если я про ребят из школы вспоминать начну, то ночи не хватит — про всех рассказать. В доме тихо-тихо, и на улице тоже. Всех псов уже увели по квартирам. Даже машины перестали ездить. Одни мы торчим, как дураки.

— Женька Распопов с лифтом баловался, вовремя не отскочил. Так его ещё зимой похоронили. В закрытом гробу. — Я потёр переносицу.

— Несчастные случаи меня не интересуют, — наконец-то сообщил шеф. — Нападения на приятелей были? Слышал о чём-нибудь подобном? Вот в таком плане…

— Так бы и говорил!

Значит, надо вспоминать криминальные истории с детьми — если на них нападали, к примеру.

— Гарька Петров, тоже собачник. У него английский бульдог Тори. На Востряковское кладбище отвезли сразу после Нового года.

— Убили? — вскинулся шеф. — Кто? Чем он занимался? — Озирский достал электронный блокнот. — Сколько лет ему было?

— Четырнадцать. Он наркотой торговал в нашей школе, на Ленинградке. А учился здесь, между прочим. У них крутая компания была. С ними даже взрослые связываться боялись. Но, в конце концов, Петрова при разборке нунчаками забили. Ещё — ногами в живот. Не спасли — поздно было.

— Понятно. Что ещё можешь вспомнить?

— А если охранника связали, и всю технику из гимназии вынесли, это насилие? Или у школьного кассира сумку с зарплатой из рук вырвали?

— Я имею в виду сексуальное насилие, — наконец-то разродился шеф. — Не слышал?

— Одну пэтэушницу «на хор» поставили, но она выжила. Тебе с убийством нужно? А если просто так, то неинтересно?

— Божок, у вас охрана в школе есть? Амбалы у порога тусуются?

Андрей развалился в кресле-мешке, раскинув руки и ноги. Электронный блокнот лежал у него на животе.

— Есть, а что толку? Пропуска ввели, все проходят. Потом в тубзике* клей «Момент» нюхают. Один даже гранату принёс, и его не обыскали! Я про наркоту уже говорил. Везде так, а учителя боятся. Потихоньку крестятся, когда заходят в класс. Одну училку отличник за «пару» ножом пырнул…

— Вот и Гета про то же самое говорит!

Шеф вскочил с бен-бига, прошёлся по комнате. Ростом он не очень большой, и седина с затылка не так заметна. Особенно любит так перед женщинами расхаживать, когда водолазка мускулатуру обтягивает. Мне кажется, что он влюбился в Генриетту, потому и работает даром. Конечно, и про отца её помнит. Чувствует вину, долг. Хочет поддержать в беде. Но всё равно главное — любовь.

— В моё время учителю грубо ответишь — и по педсоветам затаскают, — вспомнил Озирский. — А сейчас что делается? Зарплата крохотная, труд адский. Кроме того, шантаж, запугивания, даже, представь себе, побои! А дети уже ничему не удивляются…

— Бьют? — Я чуть не свалился с постели. — Гетку? Она же…

— Нет, с ней пока ничего не было, — Андрей постучал по косяку двери. — Но подругу Генриетты избили. Они вместе в Педагогическом учились. Сначала этой Насте все завидовали. Она попала в лицей преподавать, по знакомству. Не то, что Гета — в обычную развалюху, где дети пьяниц учатся. Антон Ронин принципиально не ходил в генеральской форме по инстанциям, пристраивая чадо на тёплое место. Говорит, пусть сама всего добивается. А Настя преподавала в шестом классе. Приструнила сыночка одного нувориша*. Сначала телохранители парня обматерили её по-всякому. А когда Настя извинений потребовала, нанесли тяжёлые травмы. Вторую подругу Генриетта таким образом теряет. Первую, Надю Прорешную, искалечили во время октябрьских событий. Настю — пять месяцев назад. «Новые русские» так рассуждают: я плачу деньги школе, и учителя должны мне зад лизать. И моему отпрыску — тоже. Если учитель пулю в лоб получит, никто в обморок не упадёт. Вот так страну и шарахает. То ножкой перед педагогом надо шаркать, то и замочить его не грех!

— У Геты неприятности, что ли?

Я уселся в постели по-турецки. Внезапно стало жарко. Хотелось куда-то бежать и что-то делать. С Гетой шеф нас познакомил в зимние каникулы, на Кремлёвской ёлке. Мы не знали, как развлечь Гету, чтобы она хоть раз улыбнулась. А она только и думала про отца, который никого не узнаёт.

— Генриетта, в случае чего, надейся на Божка! — сказал её тогда шеф. — Всё то, что я говорил о нём, правда.

Гета серьёзно на меня взглянула, церемонно кивнула. Но до конца, видно, не поверила. Я пожалел, что не надел свой орден. Но потом решил, что только спровоцировал бы скандал. Никто не верит, что я заслужил эту награду своей кровью. Думают, что купил её на Арбате. Надоело базарить, и я спрятал орден в ящик стола. Но теперь пусть Гета убедится, чего стоит Божок!

— Неприятностей у неё воз. Сначала дети ртуть разлили в классе, чтобы уроков не было. Первоклассники, а туда же! И пойми теперь, чья идея!

Озирский отогнул штору, долго смотрел в темноту. Ночью всегда кажется, что летишь в космическом корабле. По сравнению с Ленинградкой, тут воздух чище, не так шумно. А там от грохота можно было свихнуться.

— Демеркуризация, то есть сбор ртути, влетает в такую копеечку, что проводят её кое-как. Теперь Гета с учениками дышат всякой гадостью. Неприятная получается ситуация. А сегодня, то есть уже вчера, Гета получила ещё один удар. И какой! Погибла её ученица, первоклассница Ксения Колчанова. И не одна, а со старшим братом. Ему было двенадцать лет. Я тебя потому про всякие происшествия спрашивал, чтобы узнать, не было ли чего-то подобного здесь и на Ленинградке. Ты сходу не припомнил ничего похожего. Отсюда я делаю вывод, что эти маньяки не орудуют там, где ты бываешь. Я мог бы через друзей с Петровки запросить статистику происшествий, схожих по главным признакам. И я сделаю это уже сегодня. После чего мы начнём работать. Согласен?

— Конечно, согласен. А где убили Ксюшу? Её уже нашли?

— Нашли. — Озирский взял свою сумку, достал оттуда бумажник. — Гета попросила у родителей погибших детей их фотографии. Мальчика звали Родионом…

Я взял цветные снимки, закусил губу. Страшно смотреть на них. Я ведь знаю, что ребята мёртвые. Ксенька улыбается. Карие глаза так и смотрят на меня. Кажется, что губы дрожат. У нас в школе таких девчонок много, ничего в них особенно. Прямые светлые волосы, стянутые резиночками. На лбу — чёлка. Сразу видно, что девчонка не драчливая, тихая. Может только наябедничать, если её обидят.

А брат совсем другой. Лицо круглое, щёки толстые. Он смотрел в упор, выпятив подбородок. Вот он часто драться должен. Наверное, в секцию ходил. А толку что? Конечно, с маньяком ему не справиться. А в классе учителя от него не в восторге были — на что угодно готов спорить.

Мальчишка снимался летом. Надел майку-тельник, бриджи. Уши у него оттопырены, а у Ксюши прижаты к голове. И губы у них совсем разные. Наверное, Ксения на мать была похожа, а Родион — на отца. Или наоборот, не знаю. Глаза у братишки почти прозрачные, а чёлка — густая и тёмная, вроде моей…