Дом иллюзий - Кармен Мария Мачадо

Под конец «Незнакомца у озера» инспектор, уезжая с берега, сталкивается с Франком. Франк буквально мечется в лучах фар, и по мере того как развивается разговор, развивается и метафора выведения правды на свет. «Не странно ли – мы только что выловили тело, а два дня спустя все вновь рассекают по озеру, будто ничего и не случилось?» – спрашивает инспектор.

Инспектор пробуждает во Франке сострадание к погибшему и заклинает его самого быть осторожнее – и Франк реагирует взрывом горя[32], но в то же время не утрачивает ясность зрения: «Жизнь не может остановиться», – говорит он.

Жизнь не может остановиться. То есть мы должны жить, а это, в свою очередь, значит, что мы живые, мы люди и обладаем человеческой природой; среди нас есть недобрые, и растерянные, и те, кто спит с тем, с кем не следовало бы, и кто-то из нас принимает неверные решения, а кто-то убивает. Мысль ужасная, но освобождающая: квир не значит хороший, чистый или всегда правый. Это просто состояние, которое, подвластное политическим и социальным силам, входит в более сложные нарративы и моральные проблемы любого рода. Так что подавайте нам и квир-злодеев, и квир-героев, квир-помощников и второстепенных персонажей, протагонистов и камео. Можно их набрать целую труппу. Дайте им свободу выбора – и вперед.

Июль. В июле Айова – сплошная драма: влажная жара, метеорологи предупреждают о торнадо, грозы столь неистовы, что приходится останавливать автомобиль на обочине. Облепляют комары, утоляют свою нужду, так что у тебя распухают ноги.

Вы планируете поездку: из Айовы в Бостон, из Бостона в Нью-Йорк. В Бостоне она покажет тебе свои любимые места; в Нью-Йорке вы проведете время с Вэл. Дальше в Аллентаун, познакомить ее с твоими родителями. Из Аллентауна – в округ Колумбия, повидать твоих университетских друзей, из округа Колумбия – в Северную Вирджинию, на свадьбу твоей давней подруги, и, наконец, во Флориду, знакомиться с ее родителями. Предчувствие дальних дорог бодрит. Ты всегда любила ездить по стране – единственный доступный тебе вид патриотизма.

Ее родители не хотят, чтобы вы ехали на машине. Боятся аварий, просят вас обеих лететь на самолете. В итоге компромисс: вы доедете до Вашингтона, а оттуда вместе полетите во Флориду. Они оплачивают вам билеты.

Каждый этап путешествия и сладок и горек. За рулем ты суешь руку промеж ее ног, доводишь ее до оргазма, проносясь мимо кукурузных полей и замерших грузовиков (она горяча, а ты глупа). Неподалеку от привала в Иллинойсе вы ссоритесь – подумать только, из-за песни Бейонсе («Если бы в ней говорилось о том, что миром правят мужчины, – заявляет она тебе, – ты бы возмущалась этой песней»). Она целует тебя на парковке у Макдоналдса в Индиане, и, подняв глаза, вы обе видите группу мужчин – опасных мужчин, убийственных мужчин, – которые стоят и таращатся, смеются, тычут пальцами. Один из них делает такой жест – пропихивает язык сквозь пальцы, – какой при тебе никто не делал в реальной жизни. Вы мигом уезжаете оттуда, ты даже ремень не пристегнула, пока не вернулась на федеральное шоссе.

В Бостоне твой друг Сэм – ты все еще мысленно зовешь его университетским прозвищем Большой Сэм – слышит, как она доводит тебя до слез, и с этого момента держится с ней холодно и отстраненно, хотя ты бы предпочла, чтобы он притворился, будто ничего не слышал.

Она везет тебя в Гарвард, где ты никогда не бывала, и ты погружаешься в какую-то пугающую ретроспективную фантазию. Когда она показывает тебе студенческую столовую, вылитый Хогвартс, ты твердишь себе: может быть, мне следовало поступать в Гарвард? Может быть, следовало подать документы? Ты все думаешь о том, почему подавала документы в другие университеты, и впервые за много лет понимаешь, что выбирала место учебы фактически наугад. Хотела уехать из Пенсильвании и оказаться в большом городе, вот и все критерии. О, как передать мучительное, до костей пронзающее чувство, когда идешь по этому кампусу и слишком поздно осознаешь, что недостаток честолюбия пустил под откос всю твою жизнь! Что ты такое? Никто и ничто.

Она берет тебя за руку, шагая от здания к зданию, как будто ты могла быть здешней, как будто ты здешняя, вроде нее самой.

В Нью-Йорке вы заходите в магазин, продающий природные и научные сувениры. Оленьи черепа в прозрачной упаковке, окаменевшие куски дерева, скелеты летучих мышей – проступает каждая косточка – в банках, жеоды с аметистами ростом с ребенка, чучела мышей, трилобиты, орнитологические справочники в кожаных переплетах. Обстановка гипнотизирует. Хочется провести здесь весь день, потратить тысячи и тысячи долларов. Похоже на магазин, где ты бывала ребенком, – лавку природных чудес, ныне канувшую в Лету, – ты чувствовала себя там Элли Сэттлер пополам с Ларой Крофт[33].

В ту ночь, лежа рядом с ней на футоне, ты пересказываешь ей свою фантазию:

«У нас прекрасный дом, такой, знаешь, с отдельной библиотекой, полной книг и всяких штучек, которые любящие ученость джентльмены коллекционировали в начале ХХ века. Мы устраиваем роскошную вечеринку; собирается множество народа, смех, выпивка, вкусная еда. Я в красивом платье с облегающим лифом и пышной юбкой по моде пятидесятых, ты в костюме с галстуком. В какой-то момент, когда все уже немножко выпили, ты затаскиваешь меня в укромный угол маленькой комнаты и суешь руку мне под юбку, шепчешь о том, что будет между нами, когда гости разойдутся. А потом, поцеловав в щеку последнего из гостей и заперев дверь, мы, спотыкаясь, бредем в библиотеку, и там ты толкаешь меня на роскошную красную оттоманку, я развязываю твой галстук и расстегиваю твою рубашку, и там, среди книг, картин и окаменелостей, ты засовываешь в меня руку и покусываешь меня за шею, а после того как я кончаю, я помогаю кончить тебе, и все эти мертвые чучела глядят на нас». Фантазия родилась столь полной и оформленной, словно все это и впрямь произошло давным-давно, словно ты ее не выдумала, а лишь выловила из варева истории и воспоминаний.

– Да, – говорит она, – да.