Живой Журнал. Публикации 2007 - Владимир Сергеевич Березин

награждённых было несколько десятков (если не пара сотен), а выслать ему дубликат в Румынию, Польшу или Париж ни у кого мысли бы не пришло.

— Никакой экзальтации не нужно, история всегда проста и интересна сама по себе, безо всяких "а от нас скрывают!".

Всё это части "городской легенды", а непротиворечивую версию я бы сформулировал так: Махно мог бы быть награждён орденом, но этого не произошло.

В общем, я вполне удовлетворён этим ответом, а по ходу узнал много интересных для себя деталей. (Например то, что была особая партия орденов, изготовленных в восьмидесятые годы прошлого века, которые вручались родственникам последней партии реабилитированных в СССР"). И, главное, из того, что я узнал вовсе не надо делать истины в последней инстанции, а просто принять к сведению.

Извините, если кого обидел.

06 июля 2007

История про русских жандармов (I)

С этими жандармами очень интересная история. Сначала, при царизме жандармы говорили: нам противостоят смутьяны и негодяи, а революционеры отвечали: мы боремся против сатрапов и деспотов. В итоге революционеры победили и радостно перебили жандармов, а кого не перебили, посадили за прошлые дела, записав задним числом введя ответственность за КРД (то есть, контрреволюционная деятельность). У революционеров тут же возникла своя охранная система, которая и ловила бывших охранников — за то, что они в прошлом были сатрапами и деспотами. А потом ловила диссидентов, называя их смутьянами и негодяями (а те их — сатрапами и деспотами).

Но потом смутьяны и негодяи победили, снова повсюду повылезли двуглавые орлы, и царь стал хорошим, и все были убеждены, что если б доловили смутьянов, то никакого семидесятилетнего безобразия не было бы. Однако, часть чекистов чувствовала схожесть своей судьбы с царскими жандармами, и начала признаваться им в любви. Меж тем, часть либеральной публики, которая ужасно ругалась на победивших революционеров (что превратились в чекистов) тоже любила жандармов, за то, что они гоняли будущих чекистов, и продолжала ругать чекистов и тоже хвалить жандармов.

И всё окончательно запутались.

Читая историю жандармского корпуса, написанную двумя сотрудниками спецслужб, натыкаешься на чудесные детали. Вот рассказывают они о том, что ротмистр Главного жандармского управления приезжает в Саратов, и ставится на получение денежного содержания, которое выдавалось двадцатого числа каждого месяца, так авторы прибавляют: "Традиция, перенесённая из Департамента полиции в органы пролетарской диктатуры" Начиная с ВЧК и кончая КГБ СССР, зарплата сотрудников выдавалась неизменно двадцатого числа каждого месяца". Если кто помнит, между прочим, день сотрудника органов государственной безопасности — двадцатого декабря. Или, пересказывая мемуары одного их жандармов (который рассказывает, что жандармы вешали свои шинели в управлении, а потом уходили по личным делам), замечают: «О, патриархальность нравов и государственный подход русского начальства! О, преемственность традиций и неуклонность в бдении! Как это оказалось близко и знакомо нам, работавшим в спецслужбах 60–70 лет спустя!..».

Извините, если кого обидел.

08 июля 2007

История про русских жандармов (II)

В той же книге про жандармов авторы справедливо замечают: «К сожалению, во многих советских, да и постсоветских трудах этой существенной разницы между охраной и политическим сыском (охранкой) не проводится и функции одной ветви полицейской службы приписываются другой». Надо оговорится, что и современники в этом путались: одна генеральша записывает в дневнике 14 февраля 1888 года, о деле 1 марта, в котором участвовал Александр Ульянов «Этих людей — Андреюшкина, Генералова и третьего (забыла) — выследили филёры, полиция здесь не при чём Сыскное отделение при градоначальнике получает ежегодно 120 тысяч и ничего ровно не делает, а на те же дела Третье отделение получает на всю Россию 90 тысяч, а это отделение и открыло этих злоумышленников» — при этом в 1888 году Третье отделение семь лет как упразднено, и речь о Департаменте полиции и секретном отделении при канцелярии столичного градоначальника. Совершенно аналогична путаница в голове обывателя, где нет отличия между ГПУ и ОГПУ, а потом и АФБ, МБ, ФСК, ФСБ. И список имён одного и того же — бесконечен.

Но я лучше расскажу о другом — о скрытой полемике. В этом смысле показательна книга «с другой стороны» — «Политический сыск в России 1649–1917» Феликса Лурье (С хорошим посвящением «Памяти погибших от произвола властей»).

Григорьев и Колоколов[15] полемизируют с Ф. Лурье, рассказывая, например, об убийстве Судейкина (1850–1883) — он был начальником секретного отделения Санкт-Петербургского градоначальника, а затем — инспектором Петербургского отделения по охранению общественной безопасности и порядка, довольно знаковой фигурой, фактический разгромившим «Народную волю». Григорьев и Колоколов пишут, что месть народовольцев стала «поистине тяжким ударом по всей правоохранительной и полицейской системе империи. В его торжественных похоронах, как об этом сообщала столичная пресса, приняли участие многочисленные представители различных полицейских и жандармских служб. Ф. М. Лурье пишет: «Вся полицейская Россия скорбела по Судейкину. Ходили слухи, что императрица прислала венок на его могилу. Вряд ли, убили полезную, талантливую, незаменимую, но всего лишь полицейскую ищейку». Историк ошибся. Ему надо было повнимательней прочитать «наследие» еще не покаявшегося Тихомирова, который в своей статье пишет: «Из шести венков, следовавших за гробом, пять были поднесены разными полицейскими учреждениями… Шестой венок — увы! — принадлежит Государыне Императрице: это были белые лилии… переплетенные надписью: "Честно исполнившему свой долг до конца"…Министры… почтительно шли за гробом авантюриста. Остальная часть траурного кортежа — вся состояла из чинов явной и тайной полиции».

С Лурье авторы одновременно соглашаются и полемизируют и в другом — в оценке провокации: «Хотелось бы в этой связи уточнить термин «провокация», который многими авторами и историками автоматически связывается с деятельностью жандармов и работой царского политического сыска. Большевистская и советская историография без всяких оговорок априори называла служебную деятельность жандармов провокацией, а революционеров — жертвами провокации. Каждый внедренный в революционную среду агент полиции автоматически считался провокатором. Между тем провокация означает только одно: когда спецслужба сама провоцирует и подталкивает объекта своего наблюдения на свершение преступления и создает ему для этого благоприятные, заманчивые условия. Такое кое-где случается сейчас и случалось в прошлом. Называть же провокацией оперативные средства борьбы с ниспровергателями строя нечестно и некорректно. Разве может любая полицейская служба в борьбе с терроризмом обойтись без агентуры, без наружного наблюдения и без технических средств контроля, освещения и проникновения в лагерь террористов?».

Это извечная проблема эмоциональной оценки, распространяемой с частного на общее. Мир всегда будет ощущать разницу между своими разведчиками и чужими шпионами. Меж тем Лурье