Леонард Коэн. Жизнь - Сильвия Симмонс

Весной Леонард вернулся в Лос-Анджелес. Там он закончил песню, предназначенную для вечера, посвящённого покойному канадскому поэту и интеллектуалу Фрэнку (Ф. Р.) Скотту, которого Леонард знал ещё по университету Макгилла. Леонард положил на музыку стихотворение Скотта «Villanelle for our Time» («Вилланель11541 нашему времени»). Работая над песней, он понял, что она нуждается в женском голосе. Он позвонил своей старой бэк-вокалистке Анджани Томас и попросил её принять участие в записи. Они справились за один день.

Потом Леонард поехал в Маунт-Болди. Он уже почти четыре месяца не видел Роси и хотел выразить ему своё почтение. Как прежде, они выпили коньяка в домике старого монаха, пока за окном мир погрузился во тьму и мотыльки распластались по москитной сетке, как засушенные цветы в поэтическом томике. Они мало разговаривали, но когда нарушали молчание, то не упоминали учёбу Леонарда у другого гуру. Леонард не обсуждал с Роси то, что узнал у Рамеша. «Роси не обсуждает», — говорил Леонард, — даже своё собственное учение. «Его не интересуют точки зрения и разговоры. Ты либо понимаешь, либо нет. Он не сообщает тебе поразительных истин, которых мы привыкли ждать от духовных учителей, потому что он механик: он не учит философии транспорта — он учит чинить мотор. Он чаще всего беседует со сломанным мотором. Роси это прямая передача» [37].

В монастыре Леонард оставался недолго. В июне он снова спустился с горы. Его близкая подруга Нэнси Бэкол, встретившаяся с ним в Лос-Анджелесе, заметила, что «он был как маленький мальчик, когда вернулся с Болди; вдруг оказалось, что он совершенно свободен и может делать всё, что ему заблагорассудится. Ему потребовалось какое-то время, чтобы понять это, но когда он понял, то было так чудесно видеть его таким счастливым, таким радостным. Болди принёс ему много хорошего. Пришла пора идти дальше».

Впервые за долгое время Леонард съездил на Гидру. С собой он взял блокноты, в которых писал, когда жил в монастыре, и теперь, в своём старом кабинете в доме на холме, принялся за работу над стихотворениями и песнями разной степени готовности. Кроме того, он побывал в Монреале и навестил своего старого друга Ирвинга Лейтона: Лейтону было уже восемьдесят семь лет, он страдал болезнью Альцгеймера и жил в доме престарелых. В последнее время Леонард перечитал многие стихи Лейтона и подумывал положить некоторые из них на музыку, как он сделал с «Вилланелью» Ф. Р. Скотта.

Леонард вернулся и в Мумбаи, где снял свой старый номер в отеле «Кемпс-Корнер». В 1999 году эта комната была его домом почти пять месяцев. Там он встретил свой последний в старом тысячелетии день рождения. Матхур видел Леонарда в тот день и не мог не заметить, каким счастливым тот выглядит. После сатсанга Леонард устроил себе праздничный ланч. «С нами пошла одна девушка, которая ходила на встречи с Рамешем и явно восхищалась Леонардом. Он взял цветок из вазы в отеле и вставил его в петлицу пиджака, и ещё он в тот день выкурил пару сигарет, хотя он тогда, мне кажется, уже бросил курить. Он сказал, что очень счастлив быть здесь, и его счастье всё время ощущалось. Оно было заметно в его лице и во всех его словах: всё, что он говорил, было очень, очень позитивно».

В Индии с Леонардом что-то случилось. Что-то, как он рассказывал Шэрон Робинсон, «просто подняло» завесу депрессии, через которую он всегда видел мир. В следующие несколько лет он ещё не раз возвращался в Мумбаи, жил в отеле «Кемпс-Корнер» и ежедневно ходил на сатсанги (всего он проучился у Рамеша больше года), и за это время «незаметно, потихоньку этот фон тоски, который был со мной всю жизнь, начал рассеиваться. Я сказал себе: вот, наверное, каково быть относительно в своём уме. Ты встаёшь утром и не думаешь: о боже, ещё один день, как я вынесу его? что мне делать? может, есть какое-нибудь лекарство? может, есть женщина? может, есть какая-то религия? есть вообще что-то, что вытащит меня отсюда? Теперь фон моей жизни — покой» [38]. Депрессия исчезла.

Леонард не мог точно сказать, что излечило его депрессию. Кажется, он где-то читал, «что нейроны, отвечающие за тревогу, с возрастом отмирают» [39], хотя вообще известно, что с возрастом депрессия усугубляется. Может быть, это было сатори, просветление, хотя если и так, то оно пришло «тихо, без фейерверков» [40]. Почему оно пришло через Рамеша и его индуизм, а не через Роси и его дзен-буддизм, Леонард не знал. При всех различиях между их методами (с одной стороны, суровый, жёсткий режим Роси и его гипнотизирующие тейсё, которые он произносил и на вдохе, и на выдохе, и которые не обращались к разуму, но были нацелены на медитативное состояние; с другой стороны, прямой, без околичностей, диалог Рамеша, и его завет жить своей жизнью) в их учениях было много общего: преодоление эго, отсутствие привязанностей, универсальное сознание, тендрел- взаимосвязь всех вещей. Скорее всего, сработали оба учения, просто так получилось, что просветление пришло к Леонарду «в вахту» Рамеша. Рамеш думал примерно то же самое. «Ты понял очень быстро», — сказал он Леонарду, прибавив, что тридцать лет, проведённых с Роси, тоже не стоит сбрасывать со счетов [41]. Вообще, как всегда говорила Леонарду мать, дарёному коню в зубы не смотрят — он и не смотрел. Глубокую, непроглядную пустоту, оставшуюся от ушедшей тоски, заняла «глубокая благодарность — чему или кому, не знаю. Я адресую её своим учителям и друзьям» [42].

* * *

Год подходил к концу. В Лос-Анджелесе Леонард встретился со старым другом-музыкантом — Роско Беком. Они не виделись больше пяти лет, с тех пор как Леонард ушёл в монастырь к Роси. Бек напомнил Леонарду его слова — что с него хватит музыкального бизнеса. Леонард улыбнулся. «Теперь, — сказал он, — с меня хватит религиозного бизнеса. Я готов снова заняться музыкой».

Конечно, это было отчасти лукавство. Леонард часто называл религию своим любимым хобби. Он всё ещё был учеником Рамеша, всё ещё медитировал в лос-анджелесском дзен-центре, а также продолжал читать еврейское Писание и каждую пятницу перед шаббатом, на закате, зажигал свечи. Но насчёт музыки Леонард не лукавил. Он позвонил Шэрон Робинсон и Леанне Унгар и пригласил их зайти. Пришло время записывать его первый альбом в новом тысячелетии.

21

Любовь и кража

Женщины. Куда ни ступи — везде женщины. После жизни в монастыре, в почти исключительно мужской компании, это было что-то новое и очень приятное. И ещё уютное. Леонард не жил в таком женском мире с тех пор, как был девятилетним мальчиком в Монреале. В квартире на первом этаже жила его дочь Лорка. В помещении над гаражом Шэрон Робинсон и Леанна Унгар организовали домашнюю студию и работали там над его новым альбомом. Они приходили в полдень, и Леонард встречал их на кухне, где готовил им ланч. Часто одновременно с ними приходила Келли Линч, его менеджер, и они завтракали вместе.

Привычку готовить Леонард приобрёл в монастыре. Другой его новой привычкой было вставать утром в 4 часа, в тишине и покое наслаждаться кофе с сигаретой, затем приниматься за работу. Он уже бросал курить, но в Индии начал снова; один мудрый человек сказал ему, когда он отказался от предложенной сигареты: «Для чего жизнь? Для дыма». Пока весь мир спал, Леонард записывался в своём гнезде над гаражом, а потом в грейпфрутовых деревьях начинали петь птицы и сквозь стены — звукоизоляции там не было — доносился шум соседских машин. В тёмной комнате при свете экрана компьютера Леонард шептал и бормотал в старый микрофон, записывая себя в программу Pro Tools, — от молодого человека с истерзанной душой, который в какой-то спальне играл на испанской гитаре для девушки с печальными глазами, его отделяла целая жизнь.