Белые пешки - Екатерина Звонцова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Может, на каток сходим? – робко предложила Саша. Скосила глаза и увидела уголок Асиной улыбки.
– Подумаю.
Они помолчали, обе уставились на пролетающий мимо заснеженный лесопарк. Красиво: зеленые веточки сосен в легком снежном сахаре. Саша прислушалась к себе: не шевельнется ли внутри какой текст? Нет пока, молчал, но все-таки она чувствовала себя пободрее, чем еще вчера, например. Вспомнила Аськин странный, но очень цепляющий образ из недавней записи: ноябрь и прячущееся в самом его имени «но я…». И слова про самый темный месяц.
– Тебя ректор правда прям так взбодрил? – спросила она шепотом, чтобы Ася услышала, а Марти нет.
– Да, наверное, он славный, – отозвалась Ася. – Вдумчивый. И справедливый.
– Ты там только смотри, не… – начала Саша, но прикусила язык: куда вообще лезет, по отношению к Максу нехорошо даже намекать Асе на такое, – не давай ему лишних литературных надежд. Он правда хороший мужик и все понимает, а не понимает до конца сейчас – так поймет. Не можешь писать – не надо.
– Может, смогу еще, – Ася сказала это неожиданно прохладно. – Почему ты так уверена, что нет?
– Да я и не уверена, – опешила Саша. – Я повторяю только то, что ты сама ему…
– Не будем ничего загадывать, – оборвала Ася, и это явно значило «Давай закроем тему». Саша послушно замолчала.
Сидеть стало неуютно, она выпрямилась – и наткнулась на острый насмешливый взгляд. Марти не вынула наушники, но, скорее всего, там просто не играла никакая музыка. Она пялилась в упор ведьминскими глазищами и улыбалась темными, похожими на запекшуюся рану губами. Будто проклятье насылала. Или?
– Что? – спросила Саша.
– Приехали. – Подруга махнула на надвигающуюся станцию метро и первая вскочила.
Почти не разговаривая, они доехали и до Сухаревской. Прошли сквер и пару красивых, уже родных купеческих домов – к старым грустным конюшням, где располагался издательский корпус. Отсидели пару, выпили чаю в столовой и, слопав по сосиске, разошлись по факультативам: Ася отправилась на культурологию, а Саша с Марти – на русскую философию.
На самом деле обе уже жалели, что выбрали ее, опрометчиво решив, будто «культуры» будет достаточно и так. Русская философия оказалась тягучей и монолитной; обаятельный бородатый старик, который вел философию классическую, на этом предмете будто перевоплощался в Морфея: изумительно усыплял. На его предмете Саша с Марти бессовестно резались в морской бой или делали домашки по другим предметам. Но сегодня – он затирал про корни западничества и славянофильства – Марти сидела прямая как палка и делала вид, что слушает. Только вряд ли.
– Все нормально? – шепнула Саша, подаваясь к ней и машинально потирая спину.
– Все еще болит? – не ответила на вопрос подруга.
– Ну да… – Саша забыла, что в первый раз соврала, но Марти и бровью не повела.
– Не бойся, клейма не будет. Они остаются только у таких, как я.
– Клейм… – Саша спохватилась и хлопнула себя по лбу. – Марти!
Преподаватель сердито на нее посмотрел. Саша поморщилась, придвинула к себе лист и следующую реплику написала:
«Ты выдумываешь. А он вон как на Асю хорошо влияет, видишь?»
Марти зыркнула на лист, потом на Сашу и сухо, но с недобрым блеском в глазах кивнула. Видит. Стала писать сама. Резко отложила ручку, а когда Саша, склонившись, прочла текст, из ушей разве что пар не пошел.
«Мне казалось, ты доверяешь мне».
– Да при чем тут доверие? – она опять зашептала. Слишком долго отмахивалась, теперь прорвало: – Марти, это на шизу похоже, понимаешь? Мне тоже не понравилось с ним близко общаться, я таких мужиков ненавижу, в кафе больше не пойду, лучше сделаю вид, что у меня понос от столовского «цезаря»… – Марти прыснула, но тут же поджала губы.
– Де-евушки! – протянул преподаватель, грозно профланировав мимо их ряда.
Саша вздохнула, склонилась и опять стала писать.
«Даже если он козел похотливый, ты не можешь так себя вести, пока он себя не выдал. Он РЕКТОР! Может тебя на хрен выпереть, а заодно и еще кого-то, не подумала? Асю спихнуть с бюджета? Вот если полезет…»
Марти глянула свысока, очень надменно и, отняв ручку, быстро перечеркала ее слова. Написала рядом свои, отрывисто:
«Да. Понимаю. Необычные друзья хороши, только пока от них нет проблем. Извини».
– Ма-арти… – простонала Саша, но Марти даже не отодвинулась, не вскочила, не спихнула на пол ее вещи – просто устало прикрыла руками лицо. И будто постарела.
– Вы в порядке? – спросил профессор вроде бы даже сочувственно.
В порядке ничего уже не было, но Марти кивнула. Когда пара кончилась, домой с девочками она не поехала, а отправилась в ближайшую церковь. Они не стали ей мешать.
Я возвращалась под вечер и впервые с лета решила не ехать до дома на автобусе, а пройти часть пути через парк. Когда хочешь навести в голове порядок, как-то не тянет в забитый салон. А в парке у нас тихо, даже, я бы сказала, мертвенно тихо. Из-за тишины я вообще-то не люблю его и стараюсь там не бывать. Один раз только потянуло – когда с Левкой ехали и он тоже немножко закоптил мои мозги. И вот теперь опять.
Я ведь помню это место другим.
Когда-то наш парк был как маленькие «Сокольники»: на мерцающих каруселях катались дети, всюду продавались вкусности вроде пончиков и вафель, в центре работал фонтан с фигуркой оленя. Вода била из его ветвистых рогов десятком сплетающихся струй, и пару раз я видела над фонтаном радугу. Парк был полон волшебства, тех чудес, которые замечают только дети. А потом волшебство ушло в один день.
Я гуляла там тогда – прыгала со скакалкой и ставила рекорд: двести прыжков без запинки. Но все, что встает перед глазами, когда я пытаюсь вспомнить, – воющая скорая, красно-синяя милицейская мигалка и испуганные взрослые, сгрудившиеся кучками. Шепотки – тихие-тихие, страшные-страшные. И серолицие люди в форме, много. Мама увела меня быстро. Но пока мы летели к северному выходу, пока несмотанная скакалка ползла за мной в пыли, как змея, я успела кое-что заметить на одной из площадок, между горкой и домиком-крепостью. Брезентовый мешок. Вокруг суетились милиция и врач. Когда они перекладывали мешок на носилки, рука с порезами на запястье все-таки выпала – отдельно от остального. Детская, с торчащей поломанной косточкой. Мама сильнее потянула меня вперед и уволокла.
Больше меня в парк не пускали, долго. Став старше, я увидела,
