Белые пешки - Екатерина Звонцова

– Спасибо за коктейль. Еще поговорим насчет блесток, если доживем.

Зиновий торопливо обернулся, но увидел уже лишь пустой стакан. И старый серебряник на его дне. Семнадцатый по счету за всю долгую Лордову жизнь после жизни.

– Ненавижу, когда ты так делаешь, – пробормотал он и начал яростно протирать стойку. – Ненавижу детей. Никогда не женюсь. Никогда!

Исчадье ада. Почему же у него тогда вечно столько проблем?

Арка 5. Кошачье фортепиано

30.11.2006. Лева

Декабрь только на подходе, а все уже белое. Мог бы пошутить, что мир припудрился кокаином, но кажется, это не юмор успешного ученого, да? Ла-адно, неважно, но как же давно меня тут не было. Опять забыл, как складывать слова в предложения.

Что поменялось? Я стал еще больше работать, мы стали еще меньше видеться с ребятами (damn!), но не со всеми! Кое-что меня мощно так радует, и кажется, мне давно была нужна такая встряска.

Я про тебя, женщина моей жизни, моя принцесса Лея. Ты же обидишься, если я это не упомяну?

Каждое утро Марти вскакивала раньше, готовила завтрак, заставляла Леву его съесть. Они суматошно собирались: она докрашивала левый глаз, Лева искал галстук, а вокруг носился Обломов или летал, хлопая крыльями, Штольц. Периодически кто-нибудь спотыкался о кошек, а радио дурным голосом сообщало погоду, как правило, плохую. Атмосфера дурдома. Но это был Левин дурдом, который он всего за десять последних дней ноября сильно полюбил.

Когда Марти впорхнула в квартиру впервые и осталась ночевать – залегла на матрасе на лоджии, в подобии Левиного зимнего сада, среди драцен, лимонов, авокадо и фикусов, – она все объяснила одной фразой: «Мне нужно побыть с кем-то, кто ничего от меня не хочет и кто знает, что делает». Лева понял-принял, он помнил похожее чувство в ее, да и в более позднем возрасте. Особенно насчет первого – про «ничего не хочет».

Лева знал, что у Марти подпортились отношения с Сашей и Асей, хотя не до конца понимал причину: что-то в универе. Когда он осторожно спросил Сашку, та ответила уклончиво: «Разошлись по поводу препода». Потом Лева прочел пару записей в Сокровище, и у него глаза полезли на лоб. Демоны, разве что не дворецкие… черт. «Ты не веришь?» – Марти, конечно, об этом узнала. Лева не представлял, что ответить, и сказал попсовое: «Я агностик, relax, baby». Она расслабилась.

Его отношения с мистикой – особенно в жизни Марти – всегда были компромиссными, иначе не скажешь. Как ученый он ничего не отрицал безоговорочно, а как друг разрывался: с одной стороны, понимал, что настоящая волшебница вряд ли бы вернулась из L. такой поломанной, а с другой – у неволшебницы были бы не очень высокие шансы там выжить. И Крыс писал какой-то бред про Смерть, топтавшуюся на пороге… Fuck. Лева не знал, что думать. Предпочитал уже думать, что намешал в препарате что-то лишнее и друзья хором заглючили. Хотя Марти-то не кололась вроде… Да плевать! Если так, во всем случившемся есть и его, Левина, вина. И пустить в квартиру подругу – меньшее, что он может сделать. Тем более с ней весело. Да и привычкой завтракать давно стоило обзавестись.

– Залипаешь? – Марти налила ему кофе и села напротив. Вместо того чтобы приняться за тосты, начала наконец застегивать свою черную рубашку, пуговица за пуговицей, отчего-то сверху вниз. Раньше она такого не носила, а ведь строгий стиль ей шел. Лева, украдкой наблюдая за ней, не удержался:

– Ты удивительно непредсказуема.

– Только сейчас заметил? Ешь. – Она перегнулась через стол и, взяв его за запястье, глянула на часы. – Сегодня мы рано, можем потормозить. На, мой зайка!

Последняя фраза, а с ней кусочек тоста предназначались Обломову, положившему голову Марти на колени. Лева тоже взял хлеб, стал мазать маслом, потом медом.

– А вообще, – она застегнула нижнюю пуговицу, – не переношу однообразие. Сама себя не удивлю – день прожит зря. У нас с Крысом это общее.

– Он, кстати, тебя сегодня подвезет? – Лева надкусил тост.

– Не-а. С утра в морге, предпочел мне свежий труп. Кстати о трупах… видел это? – Она помрачнела и, пошарив на угловом диване возле себя, протянула Леве лист с эмблемой крупного новостного портала. – Даже распечатала, потом внимательнее прочту. Не к столу будет сказано, но это… нечто, так их жалко. Ты не любишь фолк, но правда, «Онегины» пели классно. Слышал же?

Ага, видимо, новость из мира звезд. Лева рассеянно кивнул. Из русских музыкантов он любил культовых Цоя, Горшенёва, Васильева и Лагутенко; Марти же слушала уйму непонятных групп. Визгливо-театральные «ДетиДетей», сладкая парочка из «Тату», компашка, которая звалась то ли «Жернова», то ли «Мукомолы» и пела про фэнтези… Но «Онегиных» Лева знал: последний альбом сестринского дуэта, «Игры в классику», завирусился. Песни были крутые: и «Простите, Сальери», и «Комната с пауками», и «Молитва Денисова», и «Собака выходит из воды», а особенно «Цепь великая», за которую сестер чуть не засудили, усмотрев там призывы к смене власти. Она отдавала «Кино» и была актуальной. Лева часто ставил этот альбом в машине. А еще он помнил, что сестры симпатичные: шатенки; одна повыше, вторая пониже; одна резкая, как Ника, другая девочка-припевочка, как Аська.

– А что с ними? – спросил он и сразу заметил, как Марти напряглась. – Сели?

Она покачала головой и пробормотала:

– Как будто Политковской было мало.

Лева вздохнул. Ника из-за того убийства была страшно расстроена, более-менее отошла только пару недель спустя. Лева ее понимал, сам отлично помнил бессильное бешенство, которое пришлось скрывать, и увидев, как Марти сжала губы, напрягся.

– Да ладно? Тоже?.. Блин, ну они даже не журналисты!

Марти молча взяла чашку и уткнулась в нее. Пересказывать то, что было в распечатке, ей явно не хотелось. Лева стал читать сам:

«Ольга и Татьяна Шапиро убиты в собственной гримерной. На теле Татьяны обнаружены следы когтей и зубов, однако версия о нападении собаки была отброшена…»

Дальше журналист с подобающим автору криминальной колонки смаком расписал подробности. Татьяну «пришпилили» к стене; когда ее нашли, из груди девушки торчала металлическая роза. («Знал ли поклонник, приславший этот подарок пару дней назад, как послужит прекрасный цветок?») На теле же Ольги следов насилия не обнаружили, за исключением легких порезов на внутренней стороне обоих запястий. («Была ли это попытка суицида?») Лева скривился. Он терпеть не мог такие сводки и не понимал людей, читающих