Дурная кровь - Роберт Гэлбрейт

– Ух ты, – тихо сказала Робин и, оглянувшись через плечо, отступила на пару шагов назад, чтобы получше разглядеть предмет, установленный высоко на стене, над аркой. – Посмотри-ка вон туда!

Страйк так и сделал: его взору предстали гигантские, затейливо украшенные кобальтом и позолотой астрономические часы шестнадцатого века. По периметру располагались знаки зодиака – с ними Страйк ознакомился по долгу службы; каждый знак сопровождался соответствующим изображением. Робин улыбнулась, видя, как на лице Страйка отражается изумление, смешанное с досадой.

– Что? – выпалил он, поймав ее насмешливый взгляд.

– Ты, – она развернулась, чтобы идти дальше, – сердишься на пояс зодиака.

– Доведись тебе убить три недели, продираясь через эту Тэлботову хрень, ты бы тоже не особо радовалась встрече с поясом зодиака, – парировал Страйк.

Он посторонился, пропуская Робин вперед. Сверяясь с картой, которую выдали Страйку, они направились по каменным плитам крытой галереи в сторону кафе «Тайная кухня».

– А мне в астрологии видится своего рода поэзия, – сказала Робин, которая сознательно гнала от себя мысли об оставшейся после Тэлбота старой коробке с пленкой и о своем бывшем муже. – Не хочу сказать, что от нее есть польза, но некая симметрия, стройность…

Через дверь по правую руку виднелся маленький тюдоровский садик. На страже квадратных грядок шестнадцатого века, зеленеющих лекарственными травами, стояли ярко раскрашенные геральдические животные. Внезапное появление среди них пятнистого леопарда, белого благородного оленя и красного дракона как будто приободрило Робин утверждением силы и притягательности символа и мифа.

– В этом есть некий… переносный смысл, – продолжила Робин, когда диковинные животные остались позади, – он сохраняется в веках не без причины.

– Ну правильно, – сказал Страйк. – Люди готовы верить в любую замшелую фигню.

К его некоторому облегчению, Робин улыбнулась. Они вошли в обставленное темной дубовой мебелью кафе с побеленными стенами и небольшими витражными окнами.

– Найди столик потише, а я возьму нам чего-нибудь попить. Ты что будешь, кофе?

Выбрав безлюдный боковой зал, Робин заняла столик под витражным окном и просмотрела полученный вместе с билетами буклет с кратким изложением истории дворца. Она узнала, что когда-то этими землями владели рыцари ордена Святого Иоанна (отсюда крест на мостовой) и что кардинал Вулси подарил дворец Генриху VIII в тщетной попытке оттянуть крах собственного могущества. Однако, когда она прочла, что по Галерее призраков якобы проносится призрак девятнадцатилетней Екатерины Говард, вечно умоляя своего пятидесятилетнего мужа не отрубать ей голову, Робин закрыла буклет, не дочитав до конца. Когда пришел Страйк с кофе, он обнаружил, что она сидит со скрещенными на груди руками, уставившись в пространство.

– Все в порядке?

– Да, – ответила она. – Просто думаю о знаках зодиака.

– До сих пор? – Страйк закатил глаза.

– У Юнга сказано, что гороскоп – первый шаг человечества в сторону психологии, ты это знал?

– Не знал. – Страйк уселся напротив; насколько ему помнилось, Робин училась на факультете психологии, пока не бросила университет. – Но теперь-то, когда у нас есть психология как таковая, астрологию можно сдать в утиль, верно?

– Фольклор и суеверия не исчезли. Они не отомрут никогда. Человечество в них нуждается, – продолжила она, сделав глоток кофе. – Думаю, сугубо научный мир был бы холодным местом. Между прочим, Юнг также писал о коллективном бессознательном. В каждом из нас таятся архетипы.

Но Страйк, мать которого побеспокоилась о том, чтобы он провел изрядную часть своего детства в удушающей атмосфере курений, грязи и мистицизма, отреагировал резко:

– Ну, как сказать. Я, к примеру, рационалист.

– Людям нравится чувствовать связь с чем-то более высоким, – сказала Робин, устремляя взгляд на дождливое небо за окном. – Наверно, это помогает преодолеть одиночество. Астрология соединяет тебя со Вселенной, правда ведь? А также с древними мифами и идеями…

– И как бы между прочим подпитывает твое эго, – перебил ее Страйк. – Позволяет чувствовать себя не столь ничтожным. «Ты посмотри, как хвалит меня Вселенная». По-моему, вера в то, что у меня больше общего с людьми, родившимися двадцать третьего ноября, чем с кем-либо другим, так же нелепа, как предположение, что человек, рожденный в Корнуолле, лучше того, кто родился в Манчестере.

– Я же никогда не говорила…

– Ты – может, и нет, а мой самый старинный друг говорил, – сказал Страйк. – Дейв Полворт.

– Тот, который бесится, когда клубника не помечена флажком Корнуолла?

– Тот самый. Рьяный корнуолльский националист. Если его подначить, он оправдывается: «Я не говорю, что мы лучше всех», но считает, что право на приобретение там недвижимости должны иметь только этнические корнуолльцы. Если дорожишь своими зубами, не напоминай ему, что он родился в Бирмингеме.

Робин улыбнулась.

– На самом деле то же самое, так ведь? – спросил Страйк. – «Я особенный и отличаюсь от других тем, что родился в этих горах». «Я особенный и отличаюсь от других тем, что родился двенадцатого июня…»

– Хотя место рождения все-таки существенно, – заметила Робин. – Культурные нормы и язык формируют характер. Кроме того, есть исследования, которые доказывают, что люди, родившиеся в разное время года, подвержены разным недугам.

– Значит, Рой Фиппс подвержен кровотечениям потому, что родился… Приветствуем вас! – неожиданно прервался Страйк, глядя на дверь.

Робин повернулась и, на мгновение изумившись, увидела стройную женщину в длинном зеленом платье и головном уборе тюдоровской эпохи.

– Простите меня, пожалуйста! – Подходя к столику с нервным смешком, незнакомка жестом указала на свой костюм. – Я думала, что успею переодеться! У меня была школьная группа… мы задержались…

Страйк встал для рукопожатия.

– Корморан Страйк, – представился он и, взглянув на ее жемчужное ожерелье – копию исторического украшения с инициалом «Б» на подвеске, – спросил: – Анна Болейн, я полагаю?

Смех Синтии перемежался нечаянными всхлипами, которые, притом что она была в возрасте, усиливали сходство с нескладной школьницей. Ее движения, несуразно утрированные, не вязались с летящим бархатным платьем.

– Ха-ха-ха, да, это я! Сегодня у меня всего-то второй выход в облике Анны. Только начинаешь думать, что предусмотрела все-все вопросы, какие тебе могут задать дети, так непременно находится выскочка, который спрашивает: «Что вы почувствовали, когда вам отрубали голову?», ха-ха-ха-ха!

Синтия совершенно не соответствовала ожиданиям Робин, чье воображение, как она теперь сказала себе, рисовало молодую блондинку – стереотипный образ няни-иностранки, выписанной из Скандинавии, – но, быть может, все дело в том, что у Сары Шедлок тоже почти белые волосы?