Избранное - Леонид Караханович Гурунц

Самсон, с винтовкой в руках стоящий у ворот, если бы как-нибудь нам удалось проскочить хотя бы во двор хмбапета, то мы бы услышали такой разговор:

— Это ты, уста Оан?

— Да, парон хмбапет. Это я, уста Оан.

— И выбранный голова?

— Да, парон хмбапет.

— И мусье Фурье?

— Если тебе так угодно, парон хмбапет.

— Так подойди поближе, дружок, я что-то тебя не разгляжу.

Дед подходит ближе.

— Ты в самом деле тот самый Фурье, над которым люди надрывают животы?

— Пускай смеются. Я рад, что чем-нибудь могу доставить людям удовольствие.

Хмбапет исподлобья разглядывает деда. Дед добродушно улыбается.

— Но ты же не скоморох, старина, а побрякушки твои меня не смешат…

— Я тебя не понимаю, парон.

— Твой скоморошный наряд меня не обманет, говорю. Ты большевик, коммунист!

Дед подпрыгивает с места как ужаленный. Он хорошо знает, куда деваются люди с такой кличкой. Взять хотя бы Сако. И дед кривит душой:

— Побойся бога, парон! Зачем обижать старика? Я таких слов отродясь не слышал!

— Хорошо, давай разберемся, может быть, действительно я ошибаюсь.

— Разберись, разберись, сынок, обязательно ошибаешься.

Хмбапет говорит с усмешкой:

— Я тебя назвал коммунистом. А почему я тебя так назвал? Сам придумал? Нет. Ты создал «Братство гончаров», то есть общину, то есть такую братчину, где все общее. А что такое коммунизм? Это не наше слово. По-нашему означает — общее. Вот и выходит, что ты коммунист.

— Богом клянусь, парон, я не коммунист! Сжалься над моей сединой!

Хмбапет встает, принимает важный вид.

— Я допускаю, уста, что ты этого мог не знать. Этим и объясняется, что до сих пор твоя голова утруждает плечи. Иди!

Дед, спотыкаясь, выходит.

Этот разговор, происходивший между хмбапетом и нашим дедом с глазу на глаз, мог быть, конечно, и другим. Может быть, хмбапет, предпочитавший язык камчи своему собственному, угощал деда красноречием иного толка. А может быть, он действительно пожалел деда, постеснялся его седин. Этот разговор мы сочинили сами. Но как бы там ни было, не разделить же трапезу вызывал к себе хмбапет нашего деда!

Дед вернулся домой сам не свой. Споткнувшись о порог, он крепко выругался. Мать, вопреки обычаю, сунулась к нему с расспросами, но он не удостоил ее ответом. Не хватает еще того, чтобы женщины путались в такое дело! К чашке чая он не притронулся и лег спать, но поднялся, когда все еще спали, и, не разбудив ни меня, ни Аво, отправился в гончарную.

Когда мы прибежали в гончарную, там уже собралось все братство.

Доска с надписью, что висела над входом, лежала на земле, около нее толпились гончары. Хосров и Апет посреди гончарной копали яму. Дед, поминутно заглядывая в нее, твердил:

— Рой, рой глубже.

Стучали лопаты. Хосров и Апет копали.

— Хватит, — сказал наконец дед.

Доску с надписью опустили в яму. Вокруг стояли гончары с хмурыми, строгими лицами.

— Не грязнится золото от того, что оно валяется в мусоре, — зазвенел голос деда при гробовом молчании гончаров, — не загрязнится и наше святое дело, если оно полежит под землей. Наступят светлые дни, и мы снова объединимся в нашем братстве.

— Аминь! — сказали гончары.

— И будет опять эта гордая надпись над нами, как вечное солнце.

— Аминь! — снова повторили гончары.

— А теперь давайте разойдемся по своим углам, — закончил дед.

Друзья деда один за другим покинули нас. Последними ушли Хосров и Апет, забрав каждый свой круг. Ушел с ними и Васак.

Я смотрел на Аво, Аво смотрел на меня. Должно быть, лица у нас были как на похоронах.

— Что приуныли, юноши?! — как ни в чем не бывало воскликнул дед. — Зарубите себе на носу: собака лает лишь на тех, от кого грозит ей опасность. Месите глину. Будем жить.

VI

Хотя за бумагу, добытую в доме хмбапета, мы получили благодарность от Шаэна, мне все же было как-то не по себе. Я чувствовал себя виноватым в беде, постигшей наше братство. Не будь истории с исчезновением бумаги, может, хмбапет не обрушил бы свой гнев на деда.

Пришел час, и хмбапет все же забрал у Баграта коня. Урика увели.

Все думали, что старик не переживет такого удара. Но каково было наше изумление, когда на следующий день он пришел к нам как ни в чем не бывало!

Дашнаки уверили его, что Урик — необычный конь, породистый, карабахских кровей, и хмбапет собирается показать его на выставке. При этом Баграт показывал расписку, которую носил в кармане.

И правда, за багратовским конем был такой присмотр, которого он отродясь не видел.

Вокруг коня всегда увивались люди, чистили, мыли, на прогулку, как малое дитя, выводили два раза в день. Ну как такое не подействует на взвинченное самолюбие Баграта?

Вначале Баграт только и делал, что выходил смотреть на своего питомца, когда его выводили погулять. Раза два даже подходил к нему, ласково похлопывал по фиолетовым глазам ладонью, как прежде, когда собирался подсыпать в ясли ячменя.

Но вскоре и это удовольствие было отнято у Баграта. Конь узнавал хозяина, начинал волноваться, и дашнаки не стали подпускать к нему Баграта. Новый удар судьбы он тоже принял безропотно.

— Ну, не хотят, чтобы я с Уриком своим разговаривал, и не надо. Если это на пользу дела — пускай. С людьми и не то бывает.

Перед сельчанами Баграт продолжал хвастать:

— Видели, какого орла вырастил? На выставке покажут. Сам хмбапет говорил.

Не знаю, как другие, а дед откровенно посмеивался над Багратом:

— Плов хорош, если он в твоей миске. Какой толк в том, что в чужой силок попала куница?

— Оан, — сердился Баграт, — как поворачивается у тебя язык говорить такое? Почему это вдруг в чужой силок? Мой конь. Кто вправе отнять его у меня?

Дед только качал головой:

— Не утешай себя, Баграт. Боком выйдет тебе эта выставка.

Вот и снова прикатило лето с его изобилием. Зарумянились сливы и черешни. Белый сладкий тут уронил свой первый нубар [85].

Магарыч с тебя, Аво! А ну покажи пальцы, дыхни разок, погляжу, чем ты полакомился сегодня.

На здоровье, братик! Ешь и за меня! Не пристало же мне, жениху, таскаться по чужим садам! Да и не лежит душа к пустым забавам.

А ну-ка покажи, Аво, что топорщится у тебя под рубашкой? Сливы? Держу пари, что это из того сада, высокий колючий частокол которого никому из нас не удавалось перемахнуть. Исцарапал руки, штаны порвал? Боишься, мать ругать будет? Но подвиг стоит того, чтобы из-за него претерпеть головомойку.

Васак задумчиво глядит в сторону, стараясь не замечать,