Последний атаман Ермака - Владимир Буртовой

— Царю и великому князю Федору Ивановичу в радость будет узнать, что вы по его воле пришли на государеву службу, атаман Матвей. Все ли казаки пришли с Яика? — воевода спрашивал негромко, но в голосе чувствовалась скрытая сила, словно князь взвешивал и ценил каждое слово, не на ветер брошенное.

Матвей легким поклоном головы приветствовал самарского воеводу, ответил также не возвышая голоса — кто знает, может хозяин города вообще не терпит громкой речи:

— Со мной, воевода князь Григорий, на Самару пришло сто пятьдесят ратных казаков, готовых идти на терский рубеж. Но с нами еще три десятка семей из стариков, женок и ребятишек, которые из страха зимовать на Кош-Яике в землянках, решили прийти в Самару за своими взрослыми детьми, альбо мужьями. Им где-то в зиму житье надо подыскать для поселения, князь Григорий. Не тащить же нам их на Терку, перемрут от холода. И скотину нашу, с собой пригнанную, надобно где-то укрыть на зиму, а за будущее лето сами как ни то да обустроятся. Остальные казаки с атаманом Барбошей остались в Кош-Яике стоять супротив немирных ногаев ради сбережения русских окраин.

Воевода заложил руки за спину, сделал несколько шагов вдоль стены, мельком глянул в окно, будто хотел проверить, не пошел ли уже первый в этом году снег — лучи заходящего солнца окрасили слюдяную пластину окна в нежно-розовый цвет.

— Сколько казаков осталось при Богдашке?

Матвей подумал было скрыть силу казаков на Яике, но литовский голова Симеон Кольцов, которого воевода непременно спросит наедине, видел ратную силу казаков, потому и сказал правду:

— При атамане Барбоше до пятисот ратных казаков, но часть из них после побития ногайской орды у стен Кош-Яика ушла на порубежные окраины с табуном коней в шесть сот голов для продажи и обмена на харч и воинские припасы у тамошних воевод и посадских. Теперь, думаю, днями воротятся к своему атаману.

— Худо вышло, что Богдашка не поверил государеву слову, весьма худо! В воровстве пребывает атаман, в ослушниках! — И для пущей суровости даже ногой о пол притопнул. «Можно подумать, что атаман Богдан издали услышит твой неправедный гнев, воевода! Волка травили, так он всех собак перегрыз! Так и у царя с казаками!» — едва не сорвалось у Матвея с языка, да он вовремя успел придавить в себе эти опасные речи. Сказал другое:

— Казацкой воли не переволить, воевода князь Григорий. Это песни на свадьбе поют оравой, а на войсковом круге каждый за себя, без понуждения говорит. Кто поверил государеву слову, тот и пришел на его службу… Скоро ночь, где казакам встать на постой, не на сырой же земле им спать.

Воевода бросил на атамана быстрый взгляд — без должного почтения держит себя воровской атаман, не осознал, что теперь он не в дикой степи с саблей носится, а в государевой крепости и в его, воеводы, власти! Но решил не усложнять с первых шагов отношений с казаками, хотел было еще что-то спросить, но со словами: «Об этом потом», — махнул рукой и ответил:

— Вам на время до отплытия в Астрахань отведут под жилье несколько срубов. Избы подведены под крышу, но не достроены, нет половиц. Разведите костры для согрева, только бережно, не спалите срубы и себя, особливо ежели изрядно казаки ваши поднапьются. Вашим семьям, к сожалению, изб в Самаре не выстроено, а потому зимовать им придется в строениях на судовой пристани, где у нас зимуют замерзающие во льду торговые гости да посольства разные, нашего царя или иноземные. Там и скотные постройки да конюшни, там и сена наготовлено про запас довольно, потому как послы приходят не только по воде, но и конно со степи. Пусть берут на прокорм за умеренную плату. Семьи разместятся в теплых срубах с печками, перезимуют, а в лето либо избы себе срубят, либо землянки теплые с полами и печками соорудят, кому что по деньгам будет. Ты доволен таким решением, атаман Матвей?

— Благодарствуем за заботу о наших семьях, князь Григорий, словно камень с плеч свалился!.. Когда сплываем в Астрахань? В тех срубах без плохоньких полов мы долго не просидим, не нынче, так завтра снег на землю ляжет, студено будет, не разболелись бы казаки перед дальней дорогой.

Князь Григорий скривил в усмешке губы, вскинул голову и с намеком проговорил, будто сам себе, а не атаману:

— Сказывали мне, что в стане хана Уруса казаки не худо разжились, у каждого не один ватный халат в приседельном мешке свернут. Оденутся потеплее, так и стужа не проймет! А походом к Астрахани пойдете скоро, теперь в двадцати верстах от города в самарском устье чинят струги, которые сильной бурей на Волге с месяц тому назад крепко побило о камни да на песок вынесло. На стругах астраханские воеводы Роман Пивов да Михайло Бурцев, да с ними же и царевич крымский Мурат Гирей находятся. В караване сто стрельцов и казаков из Астрахани с казачьими головами Воином Аничковым, посланные для бережения каравана, а из Самары в затоне у пристани два сотника — Салтан Шестаков да Никита Зиновьев со стрельцами. И тебе, атаман Матвей, скоро к ним пристать. Вместе и пойдете сплавом до Астрахани. Ступай, атаман, к своим казакам. Теперь, должно, около них стоит стрелецкий голова и он же мой второй воевода Федор Ельчанинов. Он сопроводит вас к месту временного житья, чтоб вам обустроиться к ночлегу. Харчем вы обеспечены, аль от казны выдать на прокорм?

— Благодарствую, воевода князь Григорий, мы с собой прихватили толику провианта, покудова перебьемся. А как хлебное съедим, придем с поклоном.

— Ну ин славно. Сытый вол лягать ясли не станет, сытый казак не позарится на чужие пожитки. Иди, атаман, мне со стрелецким головою Семейкой Кольцовым надобно переговорить.

Со смутным беспокойством в душе — не очень-то доволен воевода малым числом прибывших в Самару казаков! — Матвей Мещеряк слегка поклонился воеводе, вышел из приказной избы и по сырой земле, усеянной неубранной мелкой щепой, — днями здесь прошел сильный дождь — поспешил из кремля в острог, где оставил своих товарищей. К его большому удивлению у ворот стоял только Ортюха Болдырев, в обеих руках уздечки своего и атаманова коня.

— А где все наши? — забеспокоился Матвей, оглядываясь на обе стороны улицы, вдоль которой тесно стояли новые рубленые избы, обнесенные тесовыми заборами. Почти каждая вторая изба дымила трубой, изредка по слякоти спешили куда-то по делам стрелецкие женки, за заборами, играя, кричали ребятишки, мычали недоенные еще к ночи коровы.

— К нам приходил стрелецкий голова Федор Елизарьев сын Ельчанинов, так он увел казаков мимо ногайских посланцев. Во-она, почти у стены острога над берегом реки Самары, виден край длинного строения. Сказывал голова, что это конюшни для сотни конных стрельцов. А покудова таковые еще в Самару не прибыли, там будут жить двуногие жеребцы с берегов Яика. Каково, а? — засмеялся Ортюха, подавая повод атаманова коня Матвею.

Матвей кулаком ткнул балагура в бок, принял повод коня, поднялся в седло.

— Поехали, жеребец с Яика! Воевода оповестил меня, что жить нам здесь с неделю, покудова в самарском затоне чинят струги, крепко порченные во время недавней бури. Глянь-ка! Никак среди ногаев знакомое лицо объявилось, трясца его матери, чтоб весело ей жилось! Ты узнаешь его, Ортюха? Помнишь приезд переговорщиков от Шиди-Ахмеда, когда мы взяли с бою его женку, сестру хана Уруса? А потом этот ногай приезжал под стены Кош-Яика с ханским сыном Арасланом! Я хорошо запомнил это круглое щекастое лицо и черные пышные усищи! Обычно усы у них вниз виснут, а у этого толмача усы с губы на обе щеки разлеглись!