Последний атаман Ермака - Владимир Буртовой

В остроге — как на большом подворье, где одновременно хозяину рубят избу, амбары, скотные постройки. Будто бессчетная стая дятлов в сухом лесу, повсюду слышны стук топоров, повизгивание пил, надсадные с хрипотой уже крики работных, поднимавших бревна веревками на верхние венцы срубов. У колодцев со свежими сосновыми кладками их квадратных плах то и дело менялись то уставшие мужики, то взмокшие лошади — всем хотелось пить, хотя солнце уже скатилось за правый волжский берег, окрасило розовыми лучами и без того багряные леса на склонах Жигулевских гор.

— Надо же! — восхитился басом старец Еремей, сдвигая баранью шапку на затылок. — За лето столько изб успели срубить, а все стучат топорами! — Его конь ткнулся в круп атаманова коня. — Что встали? Завал из бревен, что ли? Альбо уперлись в дверь кабака?

— Казаки, гляньте-ка вон туда, вправо по улочке. Видите людей у просторной избы, где дюжина коней у коновязи? И не знакомы ли вам те самарские гости по наряду своему? — Матвей повернул вороного коня в ту сторону, куда указывал рукой, словно готов был изменить путь, отложив на время встречу с воеводой.

Казаки кто присвистнул от удивления, кто тихо выругался, а Ортюха съязвил, узнав в людишках своих недавних врагов с берегов Яика.

— Когда избы без запоров, и свиньи в них бродят да гадят! Надо же! Мы одних на Яике били, а другие у воеводы гостили! Ну и жизнь, хоть за черта держись! Кажется мне, атаман, что Боярская дума с пережиру дурить снова удумала!

Стрелецкий голова, увидев ногаев не так далеко от Городовой башни, повернулся к атаману строгим лицом и пояснил, что это возвращается из Москвы ногайское посольство, а вместе с ними едет к хану Урусу посольство от государя Федора Ивановича. В Самаре у них остановка, потому как далее к Яику они поедут степью на конях и в кибитках, а не сплавом на стругах по Волге.

— Я бы их пеши по донышку Волги к Астрахани отправил, — буркнул молчаливый обычно Иван Камышник. — Столько горя русским от них досталось, а тут гляди — гости дорогие, да и только! В три дня со всем городом перекумились!

— Взять бы ослоп в два аршина да повыбивать из их кафтанов дорожную пыль! — не удержался от реплики Тимоха Приемыш.

— Того делать никак нельзя, казаки, — утихомирил есаулов Матвей. — Ныне мы на государеву службу прибыли, нам из-под воли воеводы выходить нельзя. Послы — государевы люди, нашего ли царя Федора Ивановича, хана ли Уруса — все едино неприкасаемые! — А в голове пронеслась беспокойная мысль — не ждать доброго казакам от этой встречи, знал, что ногайские мурзы без конца шлют в Москву слезные письма с жалобами на казацких атаманов, а тут вдруг сошлись нос к носу! «Пеняла ступа на пест, а пест на ступу, так и у нас теперь будет в Самаре, — со вздохом подумал Матвей, — и бог знает, чьи укоры будут лучше услышаны там, в Боярской думе!» — Но перед товарищами решил не показывать душевных волнений и по возможности спокойно обратился к стрелецкому голове:

— Веди нас далее, Симеон.

— Да мы уже и приехали, — торопливо сообщил стрелецкий голова перед высокой стеной самарского кремля, а казаки начали оглядываться по сторонам, стараясь угадать, где им позволят встать на жительство, ведь ночь наверняка не за горами Жигулевскими, куда неудержимо скатывалось дневное светило, становясь с каждым часом все крупнее и краснее.

— Приехать-то приехали, — отозвался Ортюха Болдырев, — да где на постой встанем? Господи, не то корова мычит, не то у меня в животе бурчит? Родных в Самаре полгорода, а поужинать не у кого. Худо ждать толку, положа зубы на полку! А у нас покудова, стрелецкий голова, сам видишь, и тощенькой полки нет! Не под небом же нам ночевать, да и страшно, ночью ногаи могут ножами нас, сирых, до смерти порезать! Поверни голову к востоку, стрелецкий голова, видишь — солнышко к затылку уходит, а черная туча на лоб наползает! Не промочило бы нас, как ногаев под Кош-Яиком, по холодному времени до весны сушиться будем!

Симеон Кольцов, мало обращая внимание на сетования есаула, остановил коня у ворот самарского кремля, где в карауле стояли не два, а четыре стрельца с отточенными бердышами и при саблях.

— Где встать вам — скажет воевода князь Григорий, на сырой земле спать не будете, — сказал стрелецкий голова. — Вы пока слезайте из седла, а мы с атаманом идем в кремль к воеводе, он знает о приходе казаков и ждет нас для разговора.

— Покуда не под дождем, так малость подождем, а как заморосит — лучше не проси, всем гуртом в кабак попрем! — снова сбалагурил Ортюха, слезая с коня и разминая ноги, а Матвей, зная есаула хорошо, отметил про себя, что веселья в его шутках меньше, чем душевного волнения.

— Кабак наш мал для такой кучи казаков, — строго заметил стрелецкий голова. — Да воевода князь Григорий поругает, скажет, казаки только приехали, его слов не послушав, в кабак завалился водку пить.

— Я же сказал — малость подождем. Только воевода пусть нас долго стоячими не держит, не на четырех ногах мы, хотя и казаки, а ты, атаман, там дюже не стращай воеводу, нам у него ужинать да ночевать придется!

Матвей шутливо погрозил Ортюхе увесистым кулаком и вступил в кремль следом за стрелецким головой. И снова поразился увиденному: и здесь, как в остроге, всюду стучали топоры, надрывно кричали артельщики, подтаскивая ровные бревна и втягивая их по гибким жердям на верхи срубов. Справа, в сторону реки Самары, дюжина плотников завершала постройку церковного сруба, которую, как пояснил стрелецкий голова Кольцов, хотят назвать Троицкой.

— Воевода наш любит бога, у него свой походный иконостас дома, а стрельцам велел рубить церковь, чтобы не забывали, под кем на земле ходят.

— Дело нужное, городу без церкви не стоять долго, — согласился Матвей Мещеряк и поспешил вслед за стрелецким головой влево от ворот кремля в сторону приказной избы, подумал, взглядом пытаясь угадать, в каком окошке теперь смотрит на подворье самарский воевода: «Знать бы, что в руки воевода нынче всунет — куст чертополоха колючего, или пучок волшебной перелет-травы?[32]Ну, да теперь поздно речными раками назад пятиться, поползем вперед, авось минет судьба в крутом кипятке вариться…

* * *

Самарский воевода князь Григорий Осипович Засекин, потомок старинного рода некогда удельных ярославских князей, находился в просторной комнате приказной избы со слюдяными окнами в сторону запада. Когда Матвей Мещеряк переступил порог, навстречу ему из-за стола, укрытого зеленым сукном, вышел энергичный в движениях человек среднего роста, с круглым розовощеким лицом, на котором красовались пышные усы и коротко стриженная с первой сединой борода. Серые глаза близко посажены к переносью. Волосы воевода имел темно-русые, прямые, ровно подстриженные на висках и на затылке, а когда заговорил, приветствуя атамана, обнажил в верхнем ряду криво выросший передний зуб, отчего верхняя губа, если внимательно приглядеться, слегка выпирала над нижней.