Последний атаман Ермака - Владимир Буртовой

— Помереть с голоду не дам, — кивнул в ответ Наум Коваль, широкой ладонью оглаживая длинную русую бороду, голубые глаза сверкнули нескрываемой радостью. Еще бы! Остаться с непраздной дочерью в надежной крепости со стрельцами в защиту куда спокойнее, чем встречать зиму на острове в окружении враждебных ногаев. Бог знает, что предпримет обозленный недавним побитием Урус, когда Яик укроется толстым льдом? Не бросит ли свои несчитанные тысячи на Кош-Яик с новым огневым приметом, чтобы привести в исполнение угрозу извести казаков всех до единого!

— Собираем пожитки, вяжем узлы. Я возьму еще одного коня для поклажи, — сказал Матвей, пригибая голову, чтобы не удариться о притолоку. — Харчей надо взять побольше, сушеной рыбы, крупы, соли да вяленого соленого мяса. Не явиться бы нам в Самару перед зимой, как явился в Кашлык горькопамятный воевода Болховской с голодными стрельцами. Не думаю, что бояре из Москвы уже пригнали обоз с продуктами нам перед отправкой в Астрахань.

— Соберем все. На новом месте и кусок веревки сгодится, к соседям не набегаешь. Да и соседи-то все такие же новопришлые, большим богатством не обросли, — согласился Наум, пропуская в избу Марфу вслед за атаманом. — То счастье, что я промысловые снасти не растерял, пока добирались сюда из Сибири через Москву.

— Интересно мне, — подумала вслух Марфа, остановившись около самодельного стола и по привычке, входя в дом, перекрестилась на икону.

— Что тебя волнует, Марфуша? — с тревогой спросил Матвей, едва жена сделала небольшую паузу. — Болит что-нибудь?

— Да нет, Матюша, — ласковой улыбкой успокоила мужа Марфа. — Я все думаю, пойдут ли с нами на Самару казаки? Не убоятся ли кары за прошлые набеги на купеческие струги да на ногайских послов?

— Думаю, минет нас боярский гнев, — неуверенно высказал предположение Матвей, присаживаясь на край лавки. — Послужили мы Руси здесь да и в Сибири, и служба эта, надеюсь, зачтется государем, о чем он и в грамоте прописал, стрелецким сотником на Яик привезенной… Ну, а кто пойдет за мной — увидим завтра поутру. Я нарочно не буду никого упрашивать, каждый должен сам выбрать себе дорогу.

— Ты верно рассудил, Матвей, — одобрил поступок зятя Наум Коваль, направляясь на свою половину избы и оттуда продолжая рассуждения, — и каждый опосля не посмеет укорять тебя, что своими уговорами принудил идти на терский рубеж с крымцами воевать… Марфуша, ты за сборами в дорогу не забудь, что нам здесь еще обедать и ужинать. Сготовь что-нибудь, а то на пустой живот добрый сон не пойдет. Старики сказывали, будто сон, что богатство, чем больше спишь, тем больше хочется!

— Надо было вам, батюшка, просить господа, чтоб медведем родиться на белый свет, — засмеялась Марфа, сверкая ровными белыми зубами, — вот уж отоспались бы за долгую зимушку!

Старый промысловик крякнул за перегородкой, тут же решительно отказался от такой участи:

— Ну уж не-ет, доченька! Не раз довелось видеть, как бедный зверь по весне горе мыкает да ревет, не могши сразу по великой нужде в кусты сходить. Лучше я буду мало спать, да легко бегать до ветру, как говорится!

— Аминь! — со смехом подытожил этот шутливый разговор Матвей. — Надо собрать все свои огневые припасы, порох да пули. А после обеда, малость вздремнув, все прочие пожитки в приседельные сумки да узлы свяжем…

После обеда Марфа убрала посуду, подсела на край лавки у глухой стены, где блаженно вытянул ноги и отдыхал Матвей, поглядела на маленькое слюдяное окошко, сквозь которое угадывалось солнце, уходящее на западную половину неба. Нежно поглаживая правой рукой мягкие темно-русые волосы мужа, она заглядывала ему в красиво очерченные ресницами и бровями серые глаза, и после недолгого молчания спросила то, о чем давно уже хотелось знать:

— Матюша, ты никогда не говорил о себе, о своих родичах. Неужто у тебя никого не осталось живых? Ни братьев, ни сестричек? А если они живы, то где поселились? И давно ли ты не виделся с ними?

Матвей от неожиданности такого спроса открыл смеженные веки, медленно приподнял голову с соломенной подушки, с удивлением посмотрел на супружницу.

— А к чему тебе это, Марфуша? — он левой рукой достал длинную русую косу жены, легонько потянул к себе, приближая ее лицо к своему. — У казаков не принято друг дружке сказывать, кто ты, из каких краев да от какого боярина сошел не в Юрьев день. Случись быть какому сыску от Разбойного приказа, так чтобы не возвратили к прежнему боярину под батоги за побег.

Марфа тихонько засмеялась, ткнула пальцем в лоб Матвею, съязвила, дразня мужа:

— Ах вот какую отговорку ты придумал? Решил, что я, живя в вашем стане почти год, исполняла волю думных дьяков Разбойного приказа, выспрашивая, кто да откуда бежал в казаки? Да за такую обиду тебя всю будущую седмицу кормить не стану! Уразумел, атаман?

Матвей рассмеялся, поцеловал Марфу в теплую смуглую щеку, тихим голосом повинился, чтобы не потревожить сон Наума Коваля:

— Прости, прости, Марфуша! Должно слышала, как нам Еремей твердил, что и праведник семижды в день согрешает! А муженек твой не такой уж праведник, каюсь, грешен! — И добавил серьезно. — Ты права, Марфуша, доведись какой беде случиться, не спорь, не спорь ради Христа, ты знаешь, что казак не только под богом ходит, но и под пулей да саблей татарской или ногайской, — торопливо остановил он Марфу при попытке прервать такое черное предсказание. — Так вот, думаю я, что должна ты знать, кто воистину я на земле, где предки мои упокоились, да в каком краю моя послеродовая пуповина закопана…

Марфа покорно прилегла на грудь мужа поверх жесткого домотканого покрывала, вздохнула.

— Сын подрастет, знать захочет, кто он родом, а я ему и расскажу, каким знатным атаманом был его родитель, да как служил Руси вместе с храбрыми казаками…

— Расскажешь, ежели к тому времени господь призовет меня к святому престолу… Так вот, милая Марфуша, — начал свою первую во казачестве исповедь Матвей, — родом я из заволжской Руси, зовомой в народе Мещерой, отчего и прозвище такое ко мне прилепилось — Мещеряк. Село наше неподалеку от озера Светлый Яр, верстах в трех от озера и было наше село, владение боярина Федора Ивановича Хворостенина.

Марфа приподняла голову, подбородком оперлась о ладонь и ткнулась лбом в густую бороду мужа.

— Я что-то слышал об этом озере… Кто-то давно рассказывал мне сказку о нем, должно, дед Яков, который зимними вечерами собирал нас, малышей, у теплой печки и чинил наши валенки.

— А рассказывал он вам дивную быль или небыль, то трудно теперь знать достоверно, о граде Китеже. Сказывали будто бы древние старики, что во времена нашествия хана Батыя, повоевав большие города Владимир да Суздаль, хан Батый повел свою рать на Китеж, о котором ходила молва как о граде богатом, с белокаменными стенами, с церквями, у которых купола крыты чистым золотом, с каменными боярскими теремами и с посадами. Повелел хан Батый град Китеж на копье взять, терема да церкви пограбить, люд посадский арканами ловить и в неволю гнать, а град Китеж ярому огню предать, чтоб о нем даже память бурьяном в людских головах заросла… Но едва татарская рать приблизилась к озеру Светлый Яр, как ослепил господь недругов, исчез из вида великий Китеж, укрыло его светлое озеро. Сказывают старики — много дней бессчетное войско Батыя искало тот город, да только по ночам оглашались окрестные леса глухим звоном затопленных водой колоколов.