Черноводье - Валентин Решетько

– Я пошла! Придержи Тайжо, а то увяжется за нами! – попросила она мать.

– Тайжо, Тайжо, иди сюта! – Анисья похлопала ладошкой по голенищу торбаса.

Верткая сучка с нетерпеливым визгом носилась вокруг нарты.

– Тайжо, Тайжо! – строгим голосом старуха снова окликнула собаку. Постоянно оглядываясь на нарту и нетерпеливо поскуливая, сучка приблизилась к старухе.

– Сидеть! – скомандовала Анисья, слегка прижав ее рукой к земле. Нехотя, точно это был не снег, а раскаленная сковорода, нервная, непоседливая сучка присела на мелко подрагивающих лапах. – Хароший собачка! – скупо похвалила старуха Тайжо, поглаживая ее загривок.

Агафья поправила упряжь на собаке, взяла ружье и повернулась к матери:

– Завтра приду, – и скомандовала кобелю: – Лыска, вперед!

С готовностью вскочив на ноги, собака натянула постромки. Полупустые нарты легко сдвинулись с места.

– В поселок, Лыска, в поселок! – направила Агафья своего помощника.

Повизгивая, кобель устремился по знакомой лыжне. Следом за нартами скользила на лыжах Агафья. Одиноких путников окружала безмолвная нарымская тайга. Только ослепительное солнце, легкое шуршание под полозьями нарты оплывшего ноздреватого наста да неистовая дробь дятлов, доносившихся из разных таежных уголков, еще больше подчеркивали глубокую тишину весенней тайги.

Лыжня вынырнула из темного урмана на просторную болотистую равнину. Осевший снег обнажил верхушки багульника, порыжевшие метелки рогоза, растущего по берегам многочисленных замерзших лывин и озерушек, прикрытых толстым слоем снега. Отчего вся равнина была похожа на картину, раскрашенную по белому полю черными и светло-коричневыми красками. Из снега, по всей равнине, торчали сухостоины цвета темного серебра. На некоторых из них сочными каплями чернели вороны, такие же безмолвные и загадочные, как сама тайга.

Молодая тунгуска мельком оглядела знакомое место и с легкой тревогой подумала: «Шибко снег садится. Однако, торопиться надо!» – Она оглянулась назад, где по лыжне, старательно налегая грудью на постромки, тащил нарту Лыска.

– Хог, хог! – резким, гортанным окриком подбодрила собаку Агафья и сама прибавила шаг.

Лыска, подхлестнутый окриком хозяйки, еще старательнее потянул за собой нарты. На другой стороне болота их поджидал темный урман, за которым снова болото…

Путь у них был еще длинный…

Во второй половине дня, ближе к вечеру, Ефим кончал колоть дрова. Вдруг в деревне, недалеко от сибпушниновского дома, послышалась свирепая собачья грызня. Ефим опустил топор, прислушиваясь к собачьему вою. Смуровский кобель черно-белой масти, по кличке Моряк, вздыбив шерсть на загривке, навострил уши. В следующий миг он стремительно рванулся по двору мимо хозяина и перемахнул через забор.

Ефим подошел к воротам и с интересом выглянул на улицу. Около высокого крыльца сибпушниновского дома, свившись в тугой клубок, грызлись собаки. Клубок вдруг распался. В середине стаи стоял серый кобель, на высоких стройных ногах и с белой отметиной на лбу.

– Однако, Агафьин Лыска порядок наводит! – улыбнулся Ефим, следя за Моряком, который распластался над дорогой, приближаясь к деревенской своре собак. Лыска, весь напружинившись, следил за налетавшим на него противником. В следующий миг Лыска стремительно кинулся вперед и ударил грудью набежавшего кобеля. Моряк опрокинулся на спину, беспомощно задрав кверху лапы, а Лыска уже трепал противника острыми клыками за загривок. Кобель с воем вырвался и отскочил в сторону, а Лыска с видом победителя ходил внутри круга. Пространство круга все расширялось и расширялось, деревенские собаки, не выдержав вида грозного пришельца, отступали все дальше и дальше. Некоторые из них, поджав хвосты, трусливо разбежались по своим подворотням. Наконец на улице остались только Лыска и Моряк.

Из дверей комендатуры вышел Талинин.

– Что за грызня на улице? – спросил он у соседа.

Смуров повернулся на голос коменданта:

– Тут Агафьин Лыска порядок наводит! – с усмешкой проговорил Ефим. – Легка на помине… Только седни про нее говорили. Вот с ней, Михаил, про гарь и поговори. Она скоро сюда придет. Управится с делами в «Сибпушнине», к нам ночевать придет!

– Может, к ней в «Сибпушнину» сходить, а то надумает сразу в тайгу! – неуверенно проговорил комендант.

– Не-ет! – заверил Ефим коменданта. – На ночь глядя не пойдет! У нас ночует, а утром рано уйдет к себе.

Вечером в смуровской избе было застолье. Собравшихся за столом людей скупо освещала семилинейная керосиновая лампа с металлическим абажуром, подвешенная над столом к потолочной матке. За столом хозяйничала Серафима. Она наливала гостям горячий чай из самовара, угощала пышными румяными шаньгами. Агафья спустила кухлянку с плеч и осталась в легкой ситцевой кофточке, облегавшей высокую грудь. Раскрасневшаяся, она с наслаждением пила из блюдца горячий чай. Как водится в таких случаях, за столом велась неторопливая беседа.

– Так говоришь, хороший нынче промысел был? – спрашивал с интересом гостью Ефим.

– Хороший! – односложно ответила Агафья и пояснила: – Белки шибко многа было!

– Мать-то как? – поинтересовалась Серафима.

Гостья посмотрела на хозяйку и ответила:

– Мама тоже промышляла белку рядом с карамушкой. На Нюрольку не ходила – шибко старая.

– Как нащет зверя, добыли нынче… али как? – спросил в свою очередь Ефим.

– Добыли и лосей, и Амикан-хозяина! – Агафья отодвинула пустое блюдце, отерла рукавом кофточки пот, обильно выступивший на лбу и посмотрела на Ефима: – Первый раз такое видела, паря! Охотились мы с мамой по первому снегу в Сигельборе.

На Нюрольку я потом ушла, одна, – пояснила Агафья. – Слышим, Лыска забухал, потом – Тайжо. Мама и говорит, однако, берлога! Пойдем – подымут собаки, уйти может. Идем, торопимся… Смотрим, Лыска на сугроб лает, рядом Тайжо ярится. Подошли ближе, слышим, Амикан фыркает. Мы еще ближе… Он как выскочит… Я его и уложила с одного выстрела. Ха-арошая матка, здо-ровущая! Лыска матку не треплет – на берлогу лает. Мама крикнула: «Не подходи близко, там еще есть!» Только успела ружье перезарядить, опять снег кверху и один за другим – два Амикана и – в разные стороны. Я – одного, мама – другого стрелила. А Лыска снова на берлогу лает. Мы подошли ближе. Тихо… Мама и говорит: «Затаился, сам не выйдет, шестом надо выгонять». Вырубили жердь, и ею в берлогу. Только сказала: «Там, однако!» – жердь вылетела из рук, и она упала в снег. Выскочил еще один, я его и стрелила. Вот так, паря! Первый раз такое видела; четыре Амикан-хозяина в одной избе! – Агафья от такой длинной речи снова вспотела, словно выпила еще кружку горячего чая.

– Хорошие у тебя собаки! – с завистью проговорил Ефим.

– Хорошие! – согласилась Агафья и в свою очередь спросила: – А ты как промышлял?

– Тоже неплохо! – ответил Ефим. – Кильсенка – место богатое! Ты же мою избушку знаешь?!