Черноводье - Валентин Решетько

– Все сено выцарапывайте из-под снега и гниль тоже! – наказывал бригадир.

– Ни клочка не оставим, дядя Лаврентий! – успокоил Жамова Николай Зеверов.

– Вот и хорошо! – проговорил довольный Жамов. – Только с выходом не задерживайтесь, – строго предупредил бригадир и пошел к выходу.

– Волокуши подправим и сразу тронемся! – крикнул вдогонку бригадиру Жучков.

Через некоторое время на реке, по сеновозной дороге, растянулась вереница людей. Дул сырой промозглый ветер. По низкому небу сплошной чередой плыли темные облака. Снег по краям дороги сильно осел. Унавоженная, она черной лентой перекинулась через реку, упираясь в оголенные прибрежные кусты.

Афанасий дышал полной грудью, чувствуя, как сырой весенний воздух поднимал ему настроение, подпитывал жизнеутверждающей силой. Он любил пасмурные весенние дни. Они обладали для Жучкова необъяснимой притягательностью. Тут было все – и радость встречи с весенними полевыми работами, и радость ожидания погожих солнечных дней. И наоборот – ведренные дни всегда вызывали у него чувство настороженности и тревожного ожидания. За солнечными, жаркими днями неизбежно наступали пасмурные, и, как всегда или почти всегда в крестьянской жизни, они были не ко времени.

Отвечая своим собственным мыслям, Афанасий буркнул себе под нос:

– Вот так и живем, язви его!.. Ждем все хорошего! А хорошее, вот оно – рядом, а рукой не дотянешься!

Афанасий внимательно, словно в первый раз, огляделся кругом и почти простонал:

– Осподи, богатство какое кругом: леса – стройся не хочу, покосы – держи скотину, сколько силов хватит, водищи кругом, а рыбы, рыбы… Жить бы и жить, дак нет – опять в крепость загнали! – и с надеждой, с какой-то наивной детской верой, обращаясь не то к себе, не то к своим попутчикам, закончил: – Можить, дождемся воли, можить, дадут жить… А?

Эх ты, русский мужик, русский мужик! Загнали тебя – хуже некуда, а ты все равно ждешь хорошее, надеешься на вольную жизнь. Радует тебя и весенний влажный воздух, и таежная глухомань. Оставшись, хоть на короткое время, сам с собой, забываешь и каторжный труд, и тайгу, которая держит тебя крепче любых тюремных стен. И видишь ты уже не стены тюремные, а богатство, которое окружает тебя со всех сторон. Нет… Не убить тебя, Россия! Будешь жить ты вечно, пока живут на твоей земле вот такие простые мужики, как Афанасий Жучков и как Лаврентий Жамов! А сколько их, Жамовых и Жучковых, по России!..

– Жди, дядя Афанасий, и воли, и богатства! Дадут – потом догонят и еще поддадут! – усмехнулся Кужелев Иван и махнул рукой: – Пусть горит оно синим пламенем – такая воля и такое богатство, от которых скотина дохнет, да и мы тоже!

Оскальзываясь на неровностях подтаявшей дороги, люди медленно шли, перебрасываясь между собой короткими отрывистыми фразами. Полдесятка ребятишек, отстав от взрослых, устроили соревнование, собирая по обочинам дороги вытаявшие клочки сена. Энергичная и быстрая Танька Жамова и тут была впереди всех. Она успела набрать уже целую охапку сена.

– Дядя Афанасий, куда сено складывать? – звонким голосом окликнула она Жучкова.

Афанасий, очнувшись от своих дум, обернулся и не смог сдержать радостного восклицания:

– Ты смотри, язвило их в нос; они уже по охапке сена набрали! Молодцы ребятишки! – он остановился, поджидая малолетних помощников. – Складывайте здесь! – указал Жучков на край дороги.

Танька бросила охапку сена в указанное место и стояла, размахивая затекшими руками, поджидая остальных сверстников:

– Чижелая! – проговорила, отпыхиваясь, девчонка.

Жучков одобрительно улыбнулся:

– Нам, Танька, побольше такой бы тяжести!

Подошли и остальные ребята и побросали свои охапки в общую кучу. Последним подошел Иван Грязев, самый старший из подростков.

– Самый старший, а охапка меньше всех, девчонка тебя обогнала! – подзадоривал ребятишек Афанасий.

– Ага, старший! – проворчал подросток. – Она из-под носа все выхватывает!

– Шевелись шустрее! – Жучков подправил кучу сена и довольно проговорил: – Ну вот, копна не копна, а навильник добрый будет!

Пока переходили реку, ребятишки набрали три копешки сена.

Перед тем как войти в кустарник на противоположном берегу, Жучков еще раз оглянулся:

– К зиме надо делать сани, много сена на волокушах растеряли. Пока сок береза не дала, успеть надо матерьял на полозья заготовить!

Наконец вся группа перешла реку. Сеновозная дорога взбиралась по пологому берегу среди густого кустарника. По обочинам дороги и на ветках растопырившегося кустарника кое-где висели клочки сена. Ребятишки с криком наперегонки кинулись собирать, развешенное на ветках сено, под добродушное подтрунивание взрослых, которые не останавливаясь шли вперед. Следом за людьми на обочине дороги вырастали все новые и новые кучки сена, собранные малолетними помощниками.

Дорога, попетляв среди кустарника на пологом взвозе, выскочила на покосы. Снежная равнина окружена потемневшим на весеннем ветру осинником. На ее черно-белых просторах, от появившихся первых проталин, виднелись полуразобранные изгороди, которые огораживали вывезенные зимой стога.

– Ну вот и пришли! – облегченно вздохнул Афанасий, направляясь к ближайшему остожью. За ним потянулись мужики с волокушами.

Жучков повернулся к ребятишкам:

– Федька, бери свою гвардию и слетай на стан. Помнишь… Там копешка должна хорошая остаться, если осенью ее дождем не пролило.

– Помню, дядя Афанасий! Щас проверим! – с готовностью отозвался мальчишка и на правах старшего скомандовал: – Вали за мной, ребята!

Снег уже сильно осел. Покосная грива на первых проталинах ощетинилась жесткой прошлогодней травой. Сеновозная дорога петляла по покосу, нанизывая на себя одно остожье за другим. Федька остановился, оглядывая покос, и решительно проговорил:

– Ну ее, колесить по покосу… Мы так и к обеду до стана не дойдем! Айда напрямки!

– Куда по снегу! – возразил Иван Грязев. – Утопнем!

– Поди, не утопнем?! – возразил Федька и смело шагнул на целину, оставляя за собой неглубокие следы. Первопроходец обернулся и призывно махнул рукой: – Давай, ребзо, смелее, снег тут мелкий!

Ребячья цепочка потянулась вслед за проводником к видневшемуся на краю заснеженному покосу, наступая след в след. Низинки, где снег еще был глубокий, приходилось обходить. Петляя по целине, ребячья ватага все ближе подходила к намеченной цели. Когда осинник был почти рядом, Федька вдруг остановился.

– Че встал? – спросила нетерпеливо Танька.

Мальчишка стоял, напряженно вытянув шею и склонив голову набок, глаза у него блестели:

– А ты послушай, послушай!

Шум от шагов бредущих по снегу ребятишек, сопение, реплики переговаривающихся между собой путников мгновенно стихли. В наступившей тишине ясно послышался какой-то неопределенный звук, точно где-то недалеко журчал ручеек. Звук то стихал до едва слышимого шелеста, то набирал силу, заполняя собой все окружающее пространство. Иногда эта страстная, завораживающая песнь прерывалась вдруг гортанным яростным криком, точно копившаяся страсть вдруг вся разом выплескивалась наружу. После короткого затишья снова журчал ручеек бесконечной песни.