Крошка Доррит. Книга вторая - «Богатство» - Чарльз Диккенс

Так много чувств всколыхнула эта комната вКленнэме, сейчас, когда изменившиеся обстоятельства вновь приведя его подунылый тюремный кров, так живо напомнила об его утраченном маленьком друге, чтонелегко было бы ему бороться с этими чувствами, даже зная, что он не один. Ноон был один, и потому не боролся. Он дотронулся до холодной стены с такойнежностью, словно это была сама Крошка Доррит, и вполголоса произнес ее имя. Онподошел к окошку, взглянул поверх тюремной стены, увенчанной железнымиостриями, и мысленно послал благословение в подернутую дымкой даль — тамгде-то, богатая и счастливая, жила теперь его Крошка Доррит.

Юный Джон вернулся не сразу; он, должно быть,выходил из тюрьмы, судя по тому, что в руках у него было завернутое в капустныйлист масло, несколько ломтиков ветчины в такой же упаковке и корзиночка скресс-салатом. Все это он заботливо расположил на столе, после чего они селипить чай.

Кленнэм попытался оказать честь гостеприимствухозяина, но безуспешно. От ветчины его мутило, хлеб не разжевывался. Он струдом заставил себя проглотить чашку чаю.

— Немножко зелени, — сказал Юный Джон,протягивая ему корзиночку.

Кленнэм взял стебелек кресс-салата и сделалеще попытку; но хлеб и вовсе камнем застрял во рту, а от ветчины (хоть и оченьнедурной) пошел, казалось ему, ветчинный дух по всей тюрьме.

— Еще немножко зелени, — сказал Юный Джон иснова протянул корзиночку.

Легко было догадаться, что он нарочно принесэту зелень, как глоток свежего воздуха узнику, запертому среди раскаленногокирпича и камня — так птице, тоскующей в неволе, просовывают меж прутьев клеткиветочку или травинку; и Кленнэм, поняв это, с улыбкой сказал:

— Вы очень добры, что хотите подбодрить птицув клетке, но сегодня мне даже не до зелени.

Болезнь оказалась прилипчивой: вскоре и ЮныйДжон отодвинул свою тарелку и стал вертеть в руках капустный лист, в которыйпрежде была завернута ветчина. Сложив его в несколько раз, так что получилсякомочек, умещавшийся на руке, он принялся сплющивать его между ладонями, всевремя следя глазами за Кленнэмом.

— Знаете что — выговорил он наконец, сдавивзеленый комочек изо всех сил, — если уж вы не хотите беречь себя ради себя,поберегли бы хоть ради кого-то другого.

— А мне, право, не для кого себя беречь, —отвечал Артур, вздохнув и печально улыбаясь.

— Мистер Кленнэм, — горячо возразил Юный Джон,— меня удивляет, что джентльмен, способный быть честным и прямым, как, я знаю,способны вы, способен на такие неискренние слова, какие я сейчас от вас услышал.Мистер Кленнэм, меня удивляет, что джентльмен, способный чувствовать сам,способен так бессердечно относиться к чужим чувствам. Я этого не ожидал, сэр!Клянусь честью, я этого не ожидал!

Юный Джон даже встал, чтобы придать своимпоследним словам больше выразительности, но тут же сел снова и принялся кататькапустный комочек на правом колене, с упреком и негодованием глядя на Кленнэма.

— Я себя превозмог, сэр, — сказал Джон. — Ясумел подавить в себе то, что следовало подавить, и я дал себе слово больше недумать об этом. И надеюсь, я бы сдержал свое слово, если бы в недобрый для менячас вас сюда в тюрьму не привезли бы сегодня. (В своем волнении Юный Джонзаимствовал от матери ее своеобразный строй речи.) Когда вы сегодня передо мнойв караульне явились, сэр, не как простой арестант, но, скорей, как ядовитыйанчар, лишенный свободы, такая буря чувств поднялась во мне, все сокрушая, чтоменя словно подхватил водоворот. Но я выбрался из него. Я боролся и выбрался.Из последних сил борясь, выбрался я, что под страхом смерти подтвердить готов.Я сказал себе: если я был груб, я должен просить прощения, и прощения я просил,не боясь унизить себя. А теперь, когда я хотел дать вам понять, что есть нечто,почти священное для меня, перед чем должно отступить все другое, когда яделикатно и осторожно намекнул вам на это — вы вдруг изворачиваетесь и наноситемне предательский удар в спину! Не вздумайте отпираться, сэр, — сказал ЮныйДжон, — имейте мужество признать, что вы действительно извернулись идействительно нанесли мне удар в спину.

Вконец растерявшийся Артур остолбенелоуставился на него и повторил: «Что с вами, Джон? О чем это вы говорите?» НоДжон был в таком состоянии, в котором для людей известного склада нет ничеготрудней, чем прямо ответить на вопрос, и, не слушая, твердил свое.

— Никогда, — говорил Джон, — нет, никогда я непитал и не посмел бы питать хоть малейшую надежду. Ни разу, нет, ни разу, —зачем бы мне говорить «ни разу», если б это было хоть раз, — я не помыслил овозможности такого счастья, зная после нашего разговора, что оно невозможно,даже если бы не возникла между нами непреодолимая преграда! Но значит ли это,что у меня не должно быть воспоминаний, не должно быть мыслей, не должно бытьзаветных уголков в душе и ничего вообще?

— Ради бога, о чем это вы? — вскричал Артур.

— Да, вы можете сколько угодно топтать моичувства, — несся Юный Джон вскачь, закусив удила, — если у вас хватит духу наподобную низость. Можете топтать их, но они есть и будут. Если бы их не было,разве вы могли бы топтать их? И все-таки нечестно, неблагородно, недостойноджентльмена наносить человеку удар в спину, когда он так стойко боролся ивыбрался, наконец, из самого себя, точно бабочка из куколки! Пусть светпотешается над тюремным сторожем, но тюремный сторож тоже мужчина — если толькоон не женщина, как в специальной женской тюрьме.

Как ни нелепа была эта сбивчивая речь, в нейзвучала искренность, свойственная бесхитростной, мягкой натуре Юного Джона, аего горящее лицо и срывающийся от волнения голос говорили о такой глубокойобиде, что трудно было остаться к ней равнодушным. Артур перебрал в уме весь ихразговор, пытаясь доискаться до причин этой обиды; а тем временем Юный Джон,скатав свой капустный комок в тугой валик, аккуратно разрезал его на три части,и положил на тарелку, словно какой-то особый деликатес.

— Не может ли быть, — сказал Артур, дойдя вуме до корзинки с кресс-салатом и вернувшись обратно, — что ваши речи имеликакое-то отношение к мисс Доррит?

— Может быть, сэр, — отвечал Юный Джон.

— Тогда я и вовсе ничего не понимаю. Надеюсь,вы не усмотрите в моих словах нового оскорбления, ибо меньше всего я хочу иликогда-нибудь хотел оскорбить вас, но, право же, я ничего не понимаю.

— Сэр, — сказал Юный Джон, — неужто у васдостанет коварства утверждать, будто вам неизвестны мои чувства к мисс Доррит,которые я не осмелюсь назвать любовью, ибо правильней будет сказать, что ябоготворю ее и преклоняюсь перед нею.