Директория. Колчак. Интервенты - Василий Болдырев

В Сибири положение усложняется все больше и больше. Иркутск во власти войск «Политического центра». Правительство Колчака фактически не существует.

Токио. 9 января

Сегодня, по газетам, неудачный дебют семеновских войск. Казачий полк, батальон пехоты с 4 орудиями разбиты иркутскими войсками.

Приезжал епископ Сергий, очень торопился, оказывается, генерал Толмачев примкнул уже к Семенову и орудует по концессиям и даже метит заменить Розанова во Владивостоке273.

Семенов – синоним наживы. К нему отовсюду потянулись «дельцы» всех сортов – «идейные единомышленники».

Токио. 10 января

Послал прощальные письма генералам Танаке, Уехаре и Фукуде, благодарил за их действительно исключительное внимание и широкое гостеприимство.

Сейчас же приехал подполковник Куваки справиться о точном сроке отъезда и спросить, могу ли я принять генерала Муто, а также попросить пообедать в последний раз. От обеда я отказался – не время и не по настроению.

Куваки сообщил, что на юге дела совершенно плохи – союзные представители ухали уже в Новороссийск, а штаб переходит или в Севастополь или в Екатеринодар. Причины замены Деникина Романовским объяснить не мог.

Говорил о желательности соглашения эсеров и Семенова и что во Владивостоке будто бы на это согласны – весьма сомневаюсь. После неудачного дебюта его войск под Иркутском Семенову, конечно, приходится искать союзников.

Американцы завтра приступают к посадке своих войск, эвакуация займет около месяца.

Беседовал с Монкевицем. Мой план о поездке в Сибирь он называет геройством, но считает бесконечно трудным что-либо сделать. Монкевиц намекнул мне, что здесь получен запрос из Парижа: «разделяется ли здесь (французской военной агентурой) мнение, что наладить дела в Сибири мог бы только генерал Болдырев».

Лестно, но поздновато вспомнили.

М-ц, не зная моих отношений с «Русским бюро печати», познакомил меня с его главой – Митаревским. Около последнего кружок акул типа Щербакова274.

«Начинают ставку на Семенова», – шепнул мне на прощание Монкевиц. Он решил вернуться назад в Париж.

Дома нашел письмо от генерала Хагино. Он только что узнал о моем скором отъезде и всполошился. Как хитрят японцы. Уважаемый Хагино, видите ли, думал, что я где-то разъезжаю по Японии, и потому не показывался целый месяц.

У него тоже какое-то сведение для меня, и просил принять поскорее. Назначил ему телеграммой на завтра 9 часов утра.

Что-то все зашевелились. К добру ли это?

Токио. 11 января

Хагино несколько запоздал. Встретил меня уже на лестнице. Вернулись в мой номер.

Общий вывод разговора – необходимость моей немедленной поездки во Владивосток. «Там вас ждут».

Мое заявление, что я поеду, предварительно договорившись по некоторым вопросам с министрами военных и иностранных дел, несколько охладило Хагино. Он высказал мысль, что едва ли указанные министры могут дать то или иное окончательное мнение, что все можно выяснить на месте через генерала Ооя, японского главнокомандующего во Владивостоке.

Я настаивал на необходимости обмена мнениями с министрами и просил сообщить об этом начальнику Генерального штаба.

Любопытно, что среди беседы Хагино неоднократно высказывал как бы сожаление, что все (конечно, русские «доброжелатели» в первую очередь) считают меня эсером, а кое-кто даже большевиком.

Я ответил, что принадлежу к более крупной партии в России – к русскому народу в его совокупности и рад работать со всеми честными людьми, желающими пользы родине. Пригласил его позавтракать в понедельник.

У меня признаки определенной раздражительности. Это плохо – она всегда дурной советник.

Дома ждала записка от Хагино, просил сегодня же приехать к нему ввиду важного вопроса. Важного ничего не оказалось. Опять подтверждение необходимости скорейшей моей поездки во Владивосток и намек на всестороннюю помощь.

Ко всему этому я отнесся довольно холодно и опять напомнил о моем желании предварительной беседы с генералом Танакой и министром иностранных дел Учидой. Последний визит, с точки зрения Генерального штаба, был особенно нежелательным.

В Сибири – Колчак отрезан. Союзники, и, главным образом, чехи, видимо, покидают его. Жалкий и тяжкий конец.

Токио. 12 января

Резкое изменение в настроении японцев. С утра я хотел повидать Монкевица. Хорошо, что не удалось, – с этой стороны повеяло враждой.

Утром был японский полковник Куваки, заметно не в себе, там что-то произошло. Сообщил, что генерал Муто, ввиду предстоящего моего свидания с Хагино, не будет меня беспокоить своим визитом, что «эсеровские» войска постепенно переходят к большевикам.

«Вы знаете, в Иркутске вышла уже большевистская газета», – добавил Куваки, причем чувствовалось, как будто он разговаривал со скрытым недругом.

Хагино тоже не приходил. Это показалось уже странным. Затем принесли от него письмо, в котором он извинялся, что не может прийти, так как очень простудился, заболел и опасается выйти из дома. Ясно, что болезнь Хагино – болезнь политическая.

Видимо, кто-то быстро и настойчиво менял отношение ко мне японцев и муссировал опасность моего появления во Владивостоке. Несомненно, подвергалась известным комментариям и моя настойчивость необходимости беседы с японскими министрами.

Я неосторожно сказал Монкевицу больше, чем следовало. Он постоянный посетитель Крупенского.

Германофильские проекты Монкевица встретили здесь несомненное сочувствие, и он явился деятельным союзником наших посольства и военной агентуры. Его помощник275 едет в Пекин – значит, есть и деньги. Здесь Монкевиц заводит широкие знакомства.

Тем не менее мне кажется, что все к лучшему. Выяснились и японцы, и наши «патриоты». Пусть попытаются создать маленькое королевство из Дальнего Востока. Недаром в военной агентуре уже начали находить крупные положительные стороны Семенова. Новый барин нашелся, а в холопах никогда не было недостатка. Семенова хвалит и только что вернувшийся К., организатор русско-японского банка.

12 января Somaly, на который я имел билет, уходил из Йокогамы в Марсель – я… не уехал. Все эти дни, бродя по Токио, я думал почти все об одном и том же. Я сознавал, что начинался новый этап в жизни Дальнего Востока… Впервые в международной обстановке почувствовалось ослабление напряжения интервенции. Вместе с уходящими из Сибири чехами она явно ограничивала свое влияние Приморьем и Забайкальем. Но здесь оседала прочно. Каждый неосторожный шаг мог превратить интервенцию в оккупацию. Чтобы окончательно изжить интервенцию, надо было ждать или резкого изменения в международной обстановке, или окончательной победы советской России на гражданском фронте.

Довольно близко ознакомясь с обстановкой на Дальнем Востоке, я считал себя не вправе уклониться от изживания этого нового периода борьбы за целость России и в конце концов покинул мысль о поездке в Западную Европу.