Директория. Колчак. Интервенты - Василий Болдырев

Об этом решении знали немногие. Я послал телеграмму Розанову и председателю Приморской областной земской управы о моем приезде во Владивосток, не запрашивая их мнение на этот вопрос. Просил японский Генеральный штаб никого не присылать на вокзал в день отъезда, кроме агента в штатском, если это необходимо.

Поездка была риском, сулила немало хлопот в будущем, но я предпочитал худшее на Родине лучшему на чужбине.

17 января покинул оказавшую мне столь широкое гостеприимство Японию, а утром 19-го, с естественной тревогой и бушующей в сердце радостью, входил в чудесную бухту Золотой Рог. Родная земля была перед глазами.

Владивосток. 19 января

Около 31/2 часа дня японский пароход «Хозен-мару» медленно подходил к пристани. Двойное чувство тревоги и радости при виде родной земли на этот раз как-то заслонило чудесную панораму бухты и города.

Осталось впечатление мелькнувшего под бортом крошечного русского суденышка, несущего бранд-вахту под старым Андреевским флагом, и дымящейся темной массы направо, у адмиральской пристани – японский броненосец «Миказа» и – все.

У меня были некоторые основания к тревоге: правивший во Владивостоке Розанов был ставленником враждебного мне колчаковского правительства, правда, доживавшего последние дни и на Дальнем Востоке. Кроме того, я не просил разрешения на въезд в Россию, а только телеграфно известил о таковом.

Рассеянно отвечая на вопросы начальника сербской военной миссии, любезно занимавшего меня за время нашего пути, я напряженно наблюдал длинную полоску людей на берегу около пристани. Это была военная команда.

«Встреча или арест?» – невольно мелькнуло в сознании. По счастию, ни то ни другое. Это были сербы, встречавшие прибывшую со мной их военную миссию. Я умышленно задержался в кают-компании парохода. Вскоре мне доложили, что меня ищет русский полковник. Это был Г., прибывший встретить меня по поручению Розанова. Несмотря на все пережитые невзгоды, он получил чин подполковника и теперь работает в штабе Розанова.

Г. быстро устроил все формальности с паспортом и багажом. Автомобиль доставил нас в гостиницу «Версаль», где мне любезно была приготовлена комната. Жилище на самом верху было не из важных. Постоянные перевороты и «смена властей» отразились даже и на состоянии когда-то очень хорошей гостиницы. Отсутствие ремонта, неряшливость и грязь сильно чувствовались.

В лучших номерах гостиницы, как я потом узнал, помещались полномочный представитель Семенова – полковник Магамаев и особая ликвидационная комиссия, хорошо ориентированная в наличии огромных товарных ценностей, имевшихся еще к тому времени во Владивостоке.

По коридорам сновали коммерсанты, дельцы, артисты, много военных, и русских и японских.

В городе еще функционировали все многочисленные учреждения и представительства, создавшиеся за время существования Омского правительства.

По газетным сведениям я знал, что за устранением Колчака по какому-то акту от 4 декабря 1919 года, считавшемуся многими апокрифическим, права верховного правителя переходили к атаману Семенову276. Таким образом, усиление семеновского влияния в Приморье, и в частности во Владивостоке, во многом зависело от того, пойдет ли Розанов в подчинение к Семенову.

Уступая духу времени и в целях «сближения с общественностью» Розанов организовал даже под своим председательством особое «экономическое совещание», где вместе с чиновниками заседали представители общественности и земства и где разрешались важнейшие экономические вопросы края.

Это высокое учреждение не помешало, впрочем, Розанову довольно ловко ликвидировать огромные запасы хлопка и чрезвычайно своеобразно, не обижая себя, распорядиться вырученными за хлопок миллионами.

«Хлопковая панама», о которой я слышал еще в Японии, наделала потом немало шуму, впрочем совершенно безвредного для Розанова, успевшего выехать за границу.

Оживление вокруг семеновского представителя Магамаева, уверенный тон и развязность, с которой действовали во Владивостоке члены ликвидационной комиссии, ясно показывали на стремление сторонников Семенова укрепить здесь власть их атамана.

Розанов пружинил и вел «политику». Он признал Семенова правителем, но в то же время всеми способами оттягивал свою поездку в Читу, куда вызывал его Семенов, и начал подсчитывать свои силы.

Ликвидация восстания Гайды и полный достоинства ответ союзникам за их попытку вмешательства в наши дела и угрозу разоружения русских войск, несомненно, подняли было престиж Розанова даже в кругах, относившихся к нему весьма сдержанно277. У него были еще верные ему части: юнкера военного училища (инструкторская школа на Русском острове) и гардемарины, остальные войска пока внешне подчинялись.

Но начавшаяся борьба на два фронта – с нарастанием семеновского влияния, с одной стороны, и с усиливающимся нажимом левых группировок, захвативших в сферу своего влияния не только партизан, но и некоторые войсковые части – с другой, делала положение Розанова весьма тяжелым.

Методы его управления в значительной степени измотали население. Сторонников становилось все меньше и меньше. Напрасно Розанов стремился уклоном в сторону крайней реакции хотя бы несколько упрочить свое положение. Напрасно он заявлял, что открыто становится на ее правом фланге, – положение не улучшалось. Чувствовалось уже новое влияние. Союзники искали «демократическое правительство» – таковым намечалось земство; местные же большевистские группировки, в свою очередь, готовили подход к установлению «власти Советов».

Такие впечатления создались у меня из сопоставления всех разговоров, встреч и наблюдений, имевших место в первые два дня моего пребывания во Владивостоке.

С Розановым я виделся и довольно долго беседовал вечером в день моего приезда. Он значительно обрюзг. Тон воеводы доброго, старого времени. Дом – полная чаша. Любезен; остроумной шуткой с примесью солдатской грубости маскирует назревающую тревогу перед нарастающими событиями.

Владивосток. 21 января

Беседовал с главнокомандующим японскими экспедиционными войсками генералом Оой. Полный, пожилой японец, говорит медленно, слегка отдуваясь. Осторожен. Конечный вывод беседы: они (японцы) против протягивания руки большевикам, против всяких вооруженных восстаний, в остальном согласны на полное невмешательство.

Я, конечно, горячо поддержал мысль о мирном установлении порядка – будем верить, что это общее желание.

Г., с которым я потом беседовал, не разделяет моей веры, он пессимист и чует бурю, действительно, ее признаки уже за пределами городской черты.

Владивосток. 23 января