1916. Война и мир - Дмитрий Миропольский

Об уюте здесь не могло быть и речи — хозяин целыми днями пропадал в казарме автошколы.

Они накинулись друг на друга, едва успев освободиться от шубки и шинели. Вещи полетели на пол. Стиснув Лилю, Маяковский поволок её в комнату. Страстные поцелуи оставляли вкус крови на треснувших от мороза губах.

В темноте с грохотом отлетел случившийся на пути венский стул. Лиля успевала отвечать на ласки, шарить в поисках пуговиц по Володиной гимнастёрке — и быстро-быстро расстёгивать свои пуговки и крючочки, иначе толстые пальцы Маяковского мигом изодрали бы платье в клочья.

Падение двух полунагих тел старая кровать выдержала чудом, и скрип её заглушили стоны наслаждения. Такого натиска Лиля не ожидала, а Володя неистовствовал, воздавая за невыносимо долгие муки ожидания. И, дав Лиле немного передохнуть на перекрёстке своих больших неуклюжих рук, снова и снова бросался на неё…

Когда Тоня вошла в незапертую Маяковским дверь — поняла всё с первой секунды, ещё не разобрав звуков. Довольно было одежды, брошенной на полу тёмной прихожей.

Дверь в комнату тоже оставалась приоткрытой. Там, на придвинутой к окну кровати, в еле брезжащем свете луны Тоня увидала растрепавшиеся рыжие Лилины волосы, её перекошенный стоном рот; услыхала знакомый хриплый рык Маяковского…

Неслышно ступая, девушка попятилась, носком ботика оттолкнула зацепившуюся шинель и выскользнула на лестницу.

С отъездом Феликса граммофон умолк.

Дмитрий Павлович в угоду Верочке остановил пение Савоярова. Великий князь упивался близостью желанной женщины и густым цветочным ароматом её духов. Теперь они вместе перебирали конверты с пластинками. Он не спешил и невзначай касался то гладкой руки в жемчугах, то круглого плеча Верочки. Она не отстранялась, вздыхая едва слышно, и оттого в голове Дмитрия Павловича пуще прежнего шумел царский портвейн.

Вид брата, одержимого макаковой страстью, огорчал Марию Павловну. Она демонстративно отвернулась в сторону от любовников — и вынуждена была слушать, как баронесса фон Дерфельден расспрашивает Пуришкевича про выступление в Думе: его речь продолжали обсуждать в свете, а текст передавали друг другу в списках. Владимир Митрофанович отвечал охотно; красноречия добавляло выпитое вино и внимание молодых красивых женщин. Тем более, одна из них была баронессой и родственницей императорской семьи, а другая — великой княжной и матерью наследника шведского престола. С такой аудиторией и немой разговорится! Утирая платком вспотевшую лысину, Пуришкевич повторял своё выступление чуть не слово в слово.

Граммофон молчал недолго. Вера Каралли и Дмитрий Павлович выбрали пластинку, и в гарсоньерке грянул бравурный американский марш:

Затасканный шлягер про Янки Дудла — деревенщину верхом на пони и в шляпе с торчащими перьями; потешного сельского денди, который заигрывает с девушками. Этой песенкой великий князь и его любовница явно метили в Пуришкевича. Шпильку оценили все, кроме депутата — он пропустил комическое сравнение мимо ушей, зато баронесса с великой княжной едва удержались от смеха, и Мария Павловна даже подумала о Верочке немного лучше.

Когда музыка смолкла, Дмитрий Павлович звонком вызвал буфетчика. Житков получил приказание — прибрать на столе, сервированном тарелками с пирожными и лёгкой снедью, подать ещё вина и отнести угощение Сухотину: великий князь напрочь забыл о нём за светской болтовнёй и флиртом с Верочкой. Поручик, сопровождавший его к Юсупову, оставался в передней у главного входа. Дмитрию Павловичу стало стыдно. Всё же Сухотин — боевой офицер, ранен в голову и контужен, только из госпиталя…

Пуришкевич продолжал так же громко, когда пытался перекричать граммофон:

— Забавно вышло, когда я уже кончил говорить и принимал поздравления от коллег. Даже левые норовили руку пожать, хоть мы с ними хуже кошки с собакой… А супруга моя на хорах сидела. К ней тоже подходили дамы из высшего круга, вы понимаете. Поздравляли, просили передать сочувствие по поводу всего мною сказанного. И баронесса фон Гильденбант подошла среди прочих…

— Старая сводня! — возмущённо перебила Марианна. — Это же самая-самая распутинская поклонница! Гришка в её салоне запросто бывает, он там свой человек…

— Ещё какой свой! — Депутат вскочил, едва не плеснув из бокала. — А она подошла к моей жене, чтобы сообщить по адресу моему горячий привет и восхищение. И вместе с тем, подумайте только, просила в один из ближайших дней отобедать у неё вместе с некоторыми её друзьями!

Мария Павловна вскинула брови:

— Что же она, хотела вас усадить за один стол с Распутиным?

— Вот именно! — подтвердил Пуришкевич и залпом допил вино. — Можете себе представить… Когда жена рассказала мне вечером про это приглашение, мы с нею долго хохотали. Цель-то у почтенной баронессы вполне ясная: свести меня с Гришкой. Она уверена, что я тоже поддамся гипнозу и после свидания окажусь его фанатичным поклонником!

Верочка переглянулась с Дмитрием Павловичем и ещё раз пустила пластинку.

Пуришкевич сел, но тут же снова поднялся.

— Фу ты! А я думаю, что мне мешает?! — сказал он, вытащил из кармана брюк пистолет и встал в картинную позу, вроде бы решая, куда бы его положить.

— Владимир Митрофанович, да вы, оказывается, вооружены! — оживилась Марианна. — Позволите взглянуть?

— Конечно! Прошу!

Продолжая красоваться, под внимательным взглядом великого князя Пуришкевич вынул магазин, передёрнул затвор и спустил курок. Убедившись, что пистолет разряжен, депутат щёлкнул предохранителем и торжественно вручил оружие баронессе.

— Ой, какой тяжёлый, — нарочито удивилась та и попыталась прицелиться, смешно прищуривая глаз и водя стволом из стороны в сторону.

Дмитрий Павлович процедил сквозь зубы:

— На людей направлять не надо, даже если пистолет не заряжен… И на собак, — добавил он, когда ствол повернулся в угол, где дремал Панч. — Цельтесь куда-нибудь… в лампу.

— Вы хорошо стреляете? — спросила Мария Павловна депутата.

Лицо Пуришкевича расплылось в довольной улыбке.

— Изрядно. Стрелок я более чем приличный! Не такой, конечно, как ваш брат, — он спохватился и отвесил шутливый поклон в сторону великого князя, — но тир на Семёновском плацу посещаю регулярно. И в небольшие мишени на пятидесяти шагах бью!