У солдата есть невеста - Александр Зорич

«Это с Конаном», – смекнул Зигфрид.

– Ну чего ты застыл как истукан и глазами вращаешь? Представь себе, ты – путник. Перед тобой три дороги. Каждая из них прохожая, широкая. Кстати, все три ведут в одно место, но это, в данном случае, не играет роли…

– Какое место, господин Фафнир?

– Вообще-то к смерти.

– И что?

– По какой из трех дорог идти, выбрать должен ты.

– А если…

Но в этот момент из соседнего зала, где остался Конан, послышались громкие звуки возни, необычайный стрекот, шорохи и шарканья. Громкие голоса, как и прежде, неприязненно спорили о чем-то неразличимом. Зигфриду показалось, он узнает боевитый бас киммерийца и глумливую интонацию дракона. Хрустальное дерево, до сих пор сиявшее мягким задушевным сиянием, заметно потемнело.

Зигфриду вдруг стало страшно – но не детским, животным страхом, а чугунным страхом взрослого – он почувствовал: упорядоченный космос драконьего логова начал необратимое превращение в хаос.

Неожиданно статуя погасла.

Помедлив в нерешительности, Зигфрид побрел назад, на звуки.

То, что он увидел, поразило его.

В центре соседнего зала изумрудно светился хрустальный автопортрет лежащего Фафнира – по-видимому, наконец догадался Зигфрид, мудрый дракон разговаривал с Конаном через статую точно так же, как он разговаривал только что с Зигфридом через дерево, то есть – пребывая в таинственной недосягаемости («а что тут такого – ведь даже жонглеры могут одновременно подбрасывать шары и ходить по туго натянутой веревке!?»). Но все самое интересное происходило в углу зала, где бранились облые тени, в одной из которых можно было признать киммерийца, а в другой… в другой Зигфрид не сразу узнал своего недавнего собеседника, крылатого скульптора.

Фафнир походил на свой хрустальный автопортрет и отчасти на самые крикливые из своих описаний – крапчатая спина, размашистые крылья, покрытые разноцветными перьями – алыми, желтыми, черными. Нескладное туловище рептилии с длинным острым хвостом, морда словно бы птицы… В общем, когда глаза Зигфрида вновь привыкли к темноте, он как следует все рассмотрел.

Причину свары установить было трудно.

Вроде бы Конан желал купить у Фафнира его слюну, обладающую целебными свойствами, а Фафнир не желал слюну продавать и честил киммерийца скупердяем.

Страсти накалялись с каждой секундой. И хотя на благоприятное развитие событий рассчитывать было бы наивно, когда Конан проворно метнулся вперед и в резком выпаде ударил Фафнира кинжалом в морщинистую грудь, это стало для Зигфрида полной неожиданностью.

Это было невообразимо.

Немыслимо.

Непредставимо.

Почти как послать метательный нож в Распятие прямо посреди службы.

Зигфрид закричал и закрыл глаза руками – он был на грани обморока.

Фафнир рухнул на бок и заревел.

Мигом очнувшись от этого неописуемо жуткого звука, королевич бросился к дракону, чтобы помочь ему.

Однако тугая, пульсирующая струя крови, ударив из тела смертельно раненого существа, не только оросила Зигфрида с головы до ног, но и отбросила его далеко назад!

Кровь дракона быстро застывала, оставляя на коже слюдяные корочки. Волосы Зигфрида вмиг стали как стеклянные.

Вот тут-то королевича и настиг настоящий первородный ужас. Обернувшись к далекому выходу из пещеры, он явственно увидел там, в ослепительном ореоле света, незнакомца в черном балахоне – седенького старика с веслом, испокон века перевозившего новопреставленных батавов с берегов жизни на берега иные – и потерял сознание.

Когда он пришел в себя, пещера была погружена во мрак. Отирая руками с лица и шеи драконью кровь, ожесточенно расчесывая зудящую от этой крови кожу, королевич пополз на свет.

Стоило ему преодолеть треть расстояния, как сзади наметилось смутное движение. Королевич был готов побожиться – это дракон за его спиной встает на ноги… поднимается… да, подымается, чтобы… чтобы погнаться за ним!

Хуже всего было то, что королевич знал: он заслужил смерть. Все, все справедливо! Ведь под видом друга, взыскующего горних истин, он привел вооруженного убийцу.

«Это же каким недоумком нужно быть, чтобы поверить, будто Конан, победитель чудовищ, идет к одному из таких чудовищ побеседовать!» – в отчаянии взвыл Зигфрид.

Вдруг шум драконьих крыльев за спиной затих. И послышался утробный (Зигфриду показалось – предсмертный) рев Конана, переходящий в безумное голошенье.

Случилось неожиданное: эти звуки неким непостижимым образом заменили жертвенную ноту в сознании Зигфрида пафосом всепобеждающей жизненности.

Королевич уверенно встал во весь рост и бегом понесся прочь.

Двумя руками схватившись за ключ, приводящий в движение дверь, он повернул его несколько раз. Вода хлынула на лопасти приводного колеса…

Итак, исполинская дверь медленно замуровывала мирок раненого Фафнира и умирающего Конана (Зигфрид был уверен, киммериец обречен – разве мстительный Фафнир оставит вероломного буяна в живых?!).

Но в тот момент королевич не думал ни о чем, даже о спасении.

Вышло, однако, по-другому.

Сомнамбула-Зигфрид беспомощно рыдал от горя и стыда у запертой пещеры, обдирая с платья сверкающую, ломкую слюду – еще недавно она была живой драконьей кровью – когда с той стороны двери послышался сиплый голос Конана.

Голос выкрикивал угрозы и просил о помощи.

Вначале Зигфриду подумалось: мороки, не может быть.

Ведь дракон Фафнир, согласно преданию народа батавов (да и всех соседних народов тоже) – существо бессмертное, чьи земные дни должны продлиться до самого Рагнарека, где ему, Фафниру, уготована архиважная роль. Конан же… в общем, всё наоборот. Разве мог киммериец победить небеснорожденного дракона? Пережить бессмертного?

То, что Конану удалось уцелеть, наполнило сердце Зигфрида чем-то вроде благоговения – ведь это было чудо.

И хотя Фафнира это чудо было воскресить не в состоянии, Зигфрид согласился подождать возле пещеры пять дней – столько времени требовалось, чтобы резервуар механизма, отпирающего дверь, наполнился водой вновь.

Конан, однако, не проявил той твердости духа, которую предполагала избранная им роль странствующего воина, победителя нечисти.

Не слишком смущаясь обществом королевича, киммериец завывал и жаловался, угодливо взывал к неведомым Зигфриду богам и поносил самого Зигфрида (что было и несправедливо, и неумно – ведь с королевичем была связана единственная надежда Конана на спасение).

Это, как ни странно, еще больше разжалобило королевича – если уж такой герой и везунчик, как Конан, страдает так отчаянно, значит, велики страдания сии. (Однако, другой, взрослый Зигфрид внутри Зигфрида-отрока, понимал: прожить пять дней без еды и воды смогли бы многие его соотечественники, а у друидов да монахов такие воздержания были в обычае и назывались красивым словом «аскеза».)