У солдата есть невеста - Александр Зорич

– Деньги есть? – спросила Ариша, обернувшись к Саше, когда машина притормозила.

– Неа, – признался он. В его кармане было никак не больше двадцати рублей.

Ариша кивнула. Саша так и не понял, что означает этот кивок – «я так и думала» или «не в деньгах счастье».

Ариша назвала свой адрес. Потом вяло торговалась. Наконец оба залезли на заднее сидение.

– Слюш, такой осадки, да? – проскрипел спереди водитель.

«Как всегда – джихад-такси…»

Пока они ехали к городу, сияющему как будто сквозь слой ваты, шофер плел что-то про зимнюю резину, которая о-го-го сколько стоит. Про внуков, оставшихся в долинах Дагестана, такие озорники.

В салоне «копейки» было тесно. И Саша вновь почувствовал вблизи жар сильного Аришиного тела.

Ариша то и дело отворачивалась к окну, наглухо затканному морозными узорами.

Вначале Саша подумал, ей душно, или просто засыпает, от переутомления. Но потом разглядел: она беззвучно плакала. В отблеске встречных фар ее крупные слезы казались ненастоящими, парафиновыми, как в кино. Саша взял ее руку в свою и нежно стиснул.

Одно было утешение – он чувствовал, плачет она не из-за него. Она плачет «вообще».

Саша вытопил себе пальцем глазок на стекле и притворился, что следит за дорогой. Дважды звонила Леля, но он не отвечал.

Потом они долго, как во сне, стояли на «красном» светофоре, пока до водителя не дошло, что штуковина поломана.

Саше было ясно, что ничего у них с Аришей «не будет», в том понимании этого будущего, которое доступно, например, Галиньке и Жене из секции рыбы и морепродуктов или уж тем более Серафиме. Не будет ни быстрых страстей в картонно-пенопластовых альковах склада, ни зашифрованных под деловые эсэмэсов, ни рассеянных переглядок на собраниях. И того большого, рокового, сверкающего черным бриллиантом, чего так боится Леля, не будет тоже. Ведь уже все было.

Может, завтра она снова обратится к нему на «вы». А он станет обсуждать ее прыгающий бюст с Зыкой, чемпионом курилки по плевкам в длину.

Скрипнули тормоза. Ариша протянула водителю деньги – в том числе, и Сашину долю.

А потом они попрощались. Со смесью сдержанности и высокой пробы душевной теплоты, как прощаются потерявшие самого близкого и дорогого человека.

Ноябрь 2006

Цикл повестей о королевиче Зигфриде начат мною давным-давно. Например, «Конан и Смерть» и «Второй подвиг Зигфрида» были написаны семь лет назад. Немного погодя я сочинил две другие повести об этом ключевом герое германского эпоса. И остался недоволен. Трудно сказать почему, но меня не покидала мысль, что в моих новых повестях «что-то не так». Поэтому в свое время я решил не публиковать их. А наоборот – отправил их «в стол», отлежаться.

Пролежали они в столе долгих пять лет. Именно столько мне потребовалось, чтобы как следует отдохнуть от древнегерманской темы и получить возможность окинуть своего драгоценного Зигфрида незамутненным критическим взором. Вслед за чем – переделать одну из повестей под свой сегодняшний вкус.

Называется она, как видите, вполне в духе того многословного героического времени: «Повесть о юном королевиче Зигфриде, варваре Конане, вещем драконе Фафнире и мудром карлике Альбрихе». А повествует она… о том, чего не было и быть не могло – если смотреть на вещи через призму нашего исторического знания о Западной Европе V века. Но о том, что многократно совершалось в умах и сердцах людей Темных Веков, о том, что могло бы происходить с Зигфридом по разумению средневекового сочинителя.

Когда прославленный герой Конан, прозывавшийся варваром из Киммерии, явился в Нидерланд, отчий край королевича Зигфрида переживал не лучшие времена.

Суровая зима (ее при дворе короля Зигмунда вспоминали, кряхтя и охая, все лето), недород, скотий мор.

Прибавить к этому разброд в умах, застой во внешней политике – ни тебе войны, ни приграничного конфликта, – сочащиеся фурункулы политики внутренней и незаживающие социальные язвы… И даже корифей придворных музык по имени Хорь сорвал голос – отправившись по грибы-ягоды, он завяз в трясине и двое суток кряду звал на помощь, прерываясь лишь для сна и молитвы. Матушка Зигфрида прихворала. Старший брат, наследник престола Атаульф, редкий день бывал трезв…

Словом, выцветшему мирку Нидерланда требовалась живительная встряска. И Бог ее послал.

– Ну, где тут, значится, ваш главный? – поинтересовался Конан, вступая в дворцовый зал для приемов. Дощатый пол жалобно скрипел под его мощными ступнями, обутыми в старообразные римские калиги.

– Как вас представить? – не оборачиваясь, поинтересовался церемониймейстер, он же виночерпий, он же дядька Зигфрида и постельничий Зигмунда (двор жил небогато, на должностях экономили).

– Скажите, пожаловал легендарный Конан Киммериец. Нет, лучше так: «Сам Конан из Киммерии, победитель чудовищ и усмиритель демонов». Он должен знать.

В Нидерланде о Конане и впрямь знали. Событиями этот сирый край был небогат, украшался в основном благочестием, а оттого всё, что происходило у южных соседей, вызывало здесь живейший интерес.

Не сказать, что имя Конана «гремело», но о том как Конан спас королеву Фредегунду из лап морского змея, знали все интересующиеся, включая пятнадцатилетнего королевича Зигфрида. Популярностью пользовалась история о том, как Конан расправился с исполинским земляным червем. Не такой, конечно, как история об Иисусе, преданном Иудой, и уж, конечно, не такой, как история об полководце Александре, ходившем за пять морей и видавшем людей с песьими головами и ртами на животах. И все же, и все же.

Стол накрыли по стандарту «люкс», как для полководца Александра.

Варвар Конан сразу всем понравился. Во-первых, он был широк в плечах, гриваст, отменно мускулист и обладал длинными лопатообразными ручищами, то есть идеально соответствовал стереотипу героя-богатыря.

Во-вторых, многочисленные пороки киммерийца – заносчивая самоуверенность, легко переходящая в наглость с оттенком хамства, его лживость, высокомерие, переменчивость – сквозили через грубые плетения его жестов и суждений так явственно, что выглядели уже не самими собой, но продуктом умышленного и очень умелого актерства.

Казалось невероятным, чтобы достойный муж (каковым свершитель легендарных подвигов Конан считался априори – иначе как бы он их совершил?) и впрямь был таким говорливым выскочкой. Думали, он лишь напускает на себя вид, чтобы казаться проще и человечней, а может, чтобы глядя на карикатуру самоуверенного болвана, вживе нарисованную им, подданные Зигфрида утверждались в мысли о превосходстве добродетелей над пороками.

Нидерландцы, впрочем, ошибались. Конан был таким, каким казался. И никаким иным.