Савва Морозов - Анна Федорец

— Вас никто не заметил?.. Вы уверены? Ко мне никого не пускают — говорят, что я болен. Приходят какие-то люди, будто они доктора, а на самом деле — шпионы!.. Чтобы я не убежал… А вы, может быть, тоже шпион?» Морозов говорил отрывисто, почти бессвязно. Заметно нервничал, не контролировал собственные действия, из глаз его непроизвольно текли слезы.[605] Не исключено, что это был спектакль для одного зрителя. Уже говорилось, что у Саввы Тимофеевича были актерские наклонности, и, видимо, он решил их задействовать. Морозов хорошо знал, что Серебров, равно как Горький и Андреева, тесно связан с РСДРП и рассказ очевидца лучше всяких слухов подтвердит факт нервной болезни купца.

По настоянию жены С. Т. Морозова, Зинаиды Григорьевны, и матери, Марии Федоровны, был созван консилиум известных медиков. В нем участвовали невропатолог Г. И. Россолимо, врачи И. И. Селивановский и Ф. А. Гриневский. 15 апреля 1905 года медики констатировали, что у мануфактур-советника С. Т. Морозова наблюдается «тяжелое общее нервное расстройство, выражавшееся то в чрезмерном возбуждении, беспокойстве, бессоннице, то в подавленном состоянии, приступах тоски и проч[ем]».

Однако если даже нервы Морозова действительно пришли в расстройство, — а этого никак нельзя исключать, — то лишь незначительно. Во всяком случае, Морозов отнюдь не лишился способности разумно мыслить и действовать. Недавно поднятые исследователями архивные материалы более чем убедительно доказывают: в конце зимы — весной 1905 года Савва Тимофеевич сохранял ясность рассудка и трезвость мысли.

В предыдущей главе говорилось, что в феврале — апреле 1905 года С. Т. Морозов вел активную общественно-политическую жизнь. Он составил «Программную записку» в адрес Комитета министров, совместно с другими купцами подавал петицию на имя А. Г. Булыгина, а в период с 22 по 26 апреля присутствовал на одном из собраний либерально настроенной оппозиции в доме П. Д. Долгорукова. И, самое важное, от управления Никольской мануфактурой Савву Морозова никто не отстранял. Это убедительно показала историк И. В. Поткина. 17 марта на очередном собрании пайщиков состоялись выборы руководства Товарищества. Мария Федоровна Морозова «была переизбрана на должность директора-распорядителя, а Савва Тимофеевич — заступающим место директора-распорядителя, т. е., по сути, заместителем главы фирмы».[606] Более того, пребывая на этом ответственном посту, С. Т. Морозов отдавал распоряжения по управлению предприятием. 24 марта он утвердил новое положение о размере поденной платы некоторых категорий рабочих и дополнение к правилам об обязательных сверхурочных работах. 6 апреля датируется его распоряжение об условиях и нормах социальных выплат. Видимо, Савва Тимофеевич работал над удовлетворением тех обещаний, которые были даны рабочим в ходе забастовки. Сохранились и другие документы, свидетельствующие о том, что весной 1905 года Морозов не устранился от дел.[607]

Таким образом, вероятно, Савва Тимофеевич испытывал физическое и умственное утомление, но — хотелось бы подчеркнуть это еще раз — он не был болен. Его родственники, вопреки распространенной версии, не только не оказывали на него давления, но, напротив, сделали всё возможное, чтобы оградить его от грозящей опасности. О том, что жизнь Морозова была в опасности, косвенно свидетельствует письмо Горького. В феврале он писал одному из основателей издательства «Знание», а заодно соратнику по партии К. П. Пятницкому: «Если вы имеете какие-либо вести об Леониде, отце и вообще москвичах, — передайте на словах или письмом, а то очень беспокойно… Есть опасения за отца — по нашим, междуусобным временам долго ли череп человеку расколоть?»[608]«Отцом» большевики звали Морозова… Что же могло стать причиной, заставившей Морозова всерьез опасаться за свою жизнь? Вероятнее всего, Савва Тимофеевич отказал большевикам в материальной помощи. Однако те от него не отставали.

По словам Д. А. Олсуфьева, «кто раз попался в сети к революционерам, тому трудно из них вырваться. Морозову хотелось, но уже было поздно». 10 февраля 1905 года состоялся краткий разговор Морозова с Л. Б. Красиным, который часто наведывался к промышленнику за деньгами. По всей видимости, Савва Тимофеевич на этот раз ему отказал. Чуть ниже об этом визите будет сказано подробнее. В середине апреля к Морозову, вероятно, с той же целью, что и Красин, пришел Горький. Купец окончательно и бесповоротно разругался с бывшим другом. По словам 3. Г. Морозовой, «между Саввой Тимофеевичем и Алексеем Максимовичем состоялся пристрастный разговор, закончившийся ссорой».[609] Это свидетельство подтверждается секретным донесением московского градоначальника графа П. А. Шувалова в Департамент полиции: «Незадолго до выезда из Москвы Морозов рассорился с Горьким».[610] Возможно, именно тогда произошел описанный Серебровым диалог: «Горький прижимал к груди растопыренную ладонь и умоляюще вытягивал шею.

— Саввушка! Пойми! — говорил он с нажимом, как бы втискивая каждое слово в мозг собеседника. — Пойми!.. Не крепко ты стоишь… Бросить бы тебе фабрику… Боюсь я за тебя!

Морозов сидел опущенный, свесив голову. Правой рукой он держал Горького за рукав блузы, словно боялся, что тот от него вырвется.

— Бросить… говоришь? — повторил Савва медленно, как бы рассуждая сам с собою. — Лишиться денег?.. Пока что — это единственная сила. Другой не вижу. А кому я буду без денег-то нужен? — Он помолчал и неприятно усмехнулся. — Никому не нужен… Даже тебе… не нужен.

Горький поднялся со стула и гневно выпрямился.

— Ну, если ты так полагаешь… — сказал он, враждебно сузив глаза.

Савва остался сидеть в кресле. Его рука, которой он держался за Горького, качнулась и повисла, как у пьяного».[611] Возможно, писатель намекал купцу на грозящую ему опасность.

Вероятно, помимо этих двух визитов были и другие. Придерживаться принятого решения — отказывать большевикам в финансировании — было чудовищно трудно. Савва Тимофеевич хорошо понимал, что ради денег революционеры готовы на все, в том числе на убийство. В последний год жизни он повсюду носил с собой браунинг — на всякий случай. Пришлось прибегнуть к крайним мерам — объявить Морозова сумасшедшим и постараться, чтобы эта весть распространилась как можно шире. По тем временам такой диагноз предполагал установление опеки над имуществом купца и, следовательно, полностью лишал его возможности распоряжаться собственными средствами. Объявив Савву Тимофеевича сумасшедшим, его семья фактически делала громкое заявление: «в этом доме денег никто не получит». Кроме того, появлялось веское основание оградить Савву Тимофеевича от нежелательных контактов. По словам историка А. Н. Боханова, Зинаида Григорьевна делала всё, чтобы к ее мужу никто не приходил, просматривала всю поступавшую на его имя корреспонденцию.[612] И, если Савве Тимофеевичу всё же приходилось выходить из дома, повсюду его сопровождала.