Ритуал последней брачной ночи - Виктория Платова

— Либо?

— Либо это вообще не телефон.

— А что же это?

— Все, что угодно. Шифр камеры хранения. Шифр сейфа… Ядолжен подумать, — Рейно аккуратно расправил бумажку и отложил ее к Ножу,окуркам в целлофане и скомканной упаковке из-подОдеколона. — Что еще у васесть?

Я с готовностью принялась рыться в вещах, высыпанных изсумки. Я полностью подчинилась Рейно.

— Еще вот это.

— Что это вы мне всучили? — Рейно нахмурил брови ис выражением зачитал:

— «Ты кайфовая баба, Кайе. Хоть одно нормальное рыло вэтом богом забытом городишке. Круто мы с тобой потусовались. Чухляндия —дерьмо, Рашэн — помойка. Да здравствует остров Пасхи! Суки, объединяйтесь впрофсоюз! Полина Чарская».

После упоминания Чарской в комнате повисла нехорошая тишина.

— Что это за пасквиль? — Эстонский акцент Рейностал таким невыносимым, что мои уши испуганно прижались к черепу. — Чтозначит — «Чухляндия — дерьмо»? Это значит — «Эстония — дерьмо»?!

— Не думаю, — прошептала я. — И потом, вы жевидите, что «Рашэн» тоже «помойка»… так что мы с вами в одной лодке.

— Рашэн, может, и помойка. Но оскорблять мою Родину яне позволю никому.

— Она ненормальная, эта Полина Чарская… Она актриса.

— А почему вы берете автографы у ненормальных актрис?

— Не для себя… Для моей подруги… Кайе…

— Она эстонка? — Рейно сжал подбородок побелевшимиот гнева пальцами.

— Она эстонка… Из Пярну.

— И вы хотите отдать это эстонке? Или это не помнящаяродства эстонка? Отступница?!

— Патриотка! — с жаром заверила я.

Рейно уже хотел было порвать навет на милую его сердцуЭстонскую Республику, когда я коршуном налетела на него. Посленепродолжительной, но отчаянной борьбы на паркете я изловчилась, цапнула Рейноза сбитый в Куккарево палец и вырвала квитанцию

— Болван! — тяжело дыша, бросила я, отползая отРейно к батарее отопления. — Гробить мне улику! Совсем офонарели?

— Какую улику? — спросил Рейно, посасываямногострадальную конечность.

— На обратной стороне — квитанция из антикварногомагазина.

— Перечислите сразу все улики. Чтобы мне легче былоориентироваться. И вообще. Сейчас мы запремся в комнате…

— Это еще зачем?!

— Надо. Мы запремся в комнате и не выйдем отсюда до техпор, пока вы обо всем мне не расскажете. Обо всем и обо всех. Подробно. Ничегоне утаивая… Согласны? — Он встал, подошел к двери и плотно прикрыл ее.

— Согласна, — вздохнула я. — Толькоприготовьте носовой платок. Это будет очень грустная история…

…В течение последующих двух часов я рассказала Рейно все.Начиная от своего визита в кабинет Стасевича с бесполезной папочкой под мышкойи заканчивая последним разговором с Чорбу у кромки Каменноостровско-гопроспекта. Я опустила только род своей деятельности — он мог отвратить от меняРейно Юускула-старшего и вызвать нездоровый интерес у Рейно Юускула-младше-го.Ни того ни другого я не хотела. В прямом и переносном смысле.

Сначала Рейно слушал меня просто так, потом стал записывать.

Некоторые события прошедшей недели он заставлял меняпересказывать по несколько раз, некоторые вообще пропускал мимо ушей. Онкомбинировал персонажей драмы, выспрашивал об их привычках, манере говорить идержаться. Он уделил массу времени супружеской чете Кедриных («oh, pimevaeseke!» [44]), их сценам ревности по телефону и страстномужеланию Филиппа Кодрина свалить всю вину за убийство сестры на Олева Киви.Полина Чарская, напротив, нисколько не заинтересовала его. Даже история связиактрисы с виолончелистом и кража драгоценностей не вызвали ничего, кроме легкойулыбки. Очевидно, Рейно навсегда запомнил немудреный тезис Чарской — «Чухляндия— дерьмо». Эстонцы могут быть очень злопамятными, если захотят…

Лишь в одном месте он оживился — в том самом, в котороможивился и сам Киви: когда речь зашла о потайном ящике в сейфе. Но сообщитьподробности об этом повороте в истории взаимоотношений Олева и Полины я немогла.

Потом пришел черед Иллариона Илларионовича Шамне с еголавчонкой и сдачей в салон фальшивых драгоценностей. Это позабавило Рейно, ноне более. Однако когда я сказала, что это и был тот самый гарнитур, из-закоторого Чарскую изгнали из виолончельного рая, он сделал себе пометку вблокнот.

Выслушав все до конца и уяснив расстановку персонажей, Рейнопринялся гонять меня по каждому из них. Он требовал невозможного. Он требовалназвать марки вин, которым поил меня из рук Аурэл Чорбу, расспрашивал о том,как Чорбу выводил из строя электрическую цепь и как Калыо Куллемяэ спутал этажии попал в номер покойного Киви… Он попросил меня подробно пересказать разговорс ювелиром Илларионом Илларионовичем… И даже начертить схему гостиницы. И схемудома Стаса Дремова.

Через два часа я была выжата как лимон.

А еще через полчаса он выставил меня за дверь.

Самым беспардонным, самым наглым образом.

— Мне нужно подумать… — сказал Рейно, нетерпеливоподпихивая мою уставшую от длительного допроса задницу. — Кое-чтоперечитать… Все улики я оставляю себе. Там тоже есть кое-что любопытное…

— А… что делать мне?

— Что хотите… Можете посидеть на кухне.

— Там нет даже стула…

— К сожалению…

— Может быть, вы уступите мне раскладушку? Я почтисутки не спала…

— Я тоже. — Рейно был непреклонен. — Не нужномне мешать. Я должен подготовиться к отчету. Вы же хотите получить отчет?Хотите или нет?

— Хочу.

— Вот видите… Закройте дверь… В конечном итоге явсе-таки была выкинута из комнаты и оттеснена на кухню. Единственное, что мнеудалось отстоять, была книга «ARM AND RITUAL». Именно в ее обществе я и провелапоследующие несколько часов. Я вдоль и поперек изучила буддийские ритуальныеатрибуты, всевозможные кинжалы с усиленными и ослабленными гардами, модификацииваджры и приемы фехтования. Один из них, довольно поэтически изложенный сэромГенри Уолингом, очаровал меня. Он назывался «НОЖ В ОБЛАКАХ». Я тренироваластойку до изнеможения и жалела только об одном — что писаный красавец,отчаянный убийца Нож-ваджра находится сейчас у Рейно.

А ваджра была создана для этого приема. Она действительноказалась неземной.

С мыслями о Ноже, облаках и Рейно Юускула, корчащем из себякрутого детектива, я и заснула. Подложив под голову редкое коллекционноеиздание «ARM AND RITUAL».

А проснулась оттого, что Рейно немилосердно тряс меня заплечо.