Жил отважный генерал - Вячеслав Павлович Белоусов

– С начала.

Она внезапно разрыдалась, слёзы хлынули из глаз, но она успела прикрыть лицо платком, сжалась на стуле, согнулась вся, содрогаясь, всхлипывала громко и отчаянно. Он, давно такого не наблюдавший, застигнутый врасплох, вскочил, поспешил к двери.

– Надежда! Надежда! Воды!

Вбежала секретарша, бросилась успокаивать, лезла со стаканом. Во внезапно наступившей вдруг тишине он внятно различил мелкий частый стук по стеклу. Это стучали её зубы по стакану. Потом секретарша ушла. Он ходил по кабинету. Она заговорила.

– Светочка не могла с собой так поступить…

– Вы успокойтесь.

– С ней это сделали…

– Вы успокойтесь. Потом расскажете. Выпейте ещё.

– Её убили! – закричала снова она, вскочив на ноги. – Вы понимаете это? Убили её!

– Кто?

– Они!

– Кто «они»?

– Возбудите дело! Вы узнаете! Надо только хорошего следователя!

– Кто они?

– Можно из Москвы? Я обращусь к Брежневу!

– Всё можно.

– Я напишу.

– Присядьте, Софья Марковна. – Игорушкин вернулся за стол, взял в руки карандаш, слегка постучал им по столу, успокаивая себя. – Кто они? Вы можете назвать убийц?

– Я?… На это есть следователь! Так, кажется…

– Значит, вам ничего не известно?

– Как же! Что вы говорите? Её убили! Это очевидно!

Она, торопясь, проглатывала окончания слов, пугаясь, что её перебьют, остановят, начала рассказывать, как они виделись с дочерью, как той жилось, как ночевать оставалась из-за болезни, муж дочери, Вадим, понимал, относился к этому без скандала, хотя нервничал.

– Её убили! – вскрикнула она, завершив свой сбивчивый рассказ. – В доме кавардак! Убийцы что-то искали!

Игорушкин сжал зубы, поёжился, стараясь не вспылить.

– Будет правильнее, если вы, Софья Марковна, мне бы рассказали всё, что вам известно о смерти дочери, – как можно спокойнее, выговаривая чётко каждое слово, сказал он.

– О смерти я… – Она заговорила и снова смешалась, сбилась; чувства, слёзы не давали ей сосредоточиться.

– Вам бы повременить с визитом? Пережить всё это, – начал тихо, но твёрдо Игорушкин. – Осмыслить. А через несколько дней приходите. Я вас приму.

– Она у меня в глазах… Как живая. – Женщина опять заплакала, но тихо, как-то про себя. – Я всё забуду… Я боюсь…

– Чего же?

– Знаете?… Она у меня одна… А теперь…

Женщина зарыдала снова, затряслась в истерике.

– Надежда! – позвал Игорушкин. – Валерьянки, что ли?

Нашлось лекарство. В кабинете тревожно, тоскливо запахло. Секретарша бросилась к окну.

– Открыть, Николай Петрович?

Игорушкин кивнул и, подумав, добавил:

– Среди наших есть кто из врачей?

– Есть. Тамара Николаевна.

– Смирнова?

– Да.

– Пригласи. А то как бы чего ни случилось.

– Не надо, – вдруг поднялась женщина. – Не надо. Мне хорошо.

– Присаживайтесь. Присядьте. Так лучше? – Секретарша засуетилась вокруг посетительницы.

– Спасибо. – Женщина повернулась к Игорушкину. – Вы правы. Мне предстоит ещё многое сделать сегодня… И надо всё обдумать… Я потом приду. У меня только одна просьба.

– Пожалуйста.

– Вызовите следователя из Москвы.

– У вас есть основания не доверять моим работникам? – Игорушкин насторожился.

– Нет. Простите великодушно.

– Тогда почему?

– Я всё расскажу… Только потом… Когда расстанусь с моей дочкой совсем… – Женщина снова задрожала, но удержалась от слёз, прикрывшись платком.

– Хорошо, хорошо.

– Обещайте!

– Я подумаю. Во всяком случае, обещаю, что следствием будут заниматься мои лучшие работники. Старшие следователи. Устраивает?

– Спасибо. – Она встала, выпрямилась снова вся, как струна, стараясь вернуть прежний вид, с которым появилась, прошла к дверям, но остановилась, замерла и обернулась.

– Только поспешите, ради бога. Они уже прячут следы.

– Кто «они»?

– Они! Они перевернули весь дом! Что же они ищут? Спасите меня!

И она схватилась за подвернувшуюся ручку двери, чтобы не упасть.

* * *

А Игорушкин, подойдя к окну, ещё долго не мог прийти в себя, выбраться из стихии нахлынувших на него эмоций.

Ошибкой было бы предположить, что для него визит этой несчастной, но не сломленной страшной трагедией женщины был исключительным событием или редкостью; вся его прокурорская жизнь, насыщенная разными, в том числе и такого рода неприятными, происшествиями, приучила его нутро и чувства к ним, притупила, заморозила душу. Убийства, самоубийства, смерть, трагедии похлеще, чем гибель одного человека, взрывали, будоражили психику и преследовали его часто в молодости, но потом, со временем, стали обычным, ординарным явлением. Потому что это было возле него!.. Это было вокруг него… его самого не задевали…

Смерть щадила его и не прикасалась к его близким.

Помучился он, схоронив мать. Он её любил по-своему, переживал сильно, даже слёг. Но, конечно, она своё пожила, старушке повезло, дотянула до девяноста почти… Дай бог каждому столько!

Близкие у него не умирали. Петруха, хотя и далеко был сын, а звонил часто, сам наведывался из года в год, последний раз с внучком уже прикатил, Колькой его порадовал. Есть кому дело его продолжать! Малец, внучок, в него пошёл, так же глазаст и крепок! Майка, та рядышком постоянно, под рукой, стрекоза непоседливая. Аннушка… Аннушка повсюду идёт с ним рядом. И так всегда.

Игорушкин отошёл от окна, сел к столу. Рабочий день продолжался; за окном он шумел, гудел снующими машинами, шелестел, играл ветром в листьях любимого ясеня у балкона, пощипывал лицо солнечным лучиком, забежавшим в бумаги на столе. Игорушкину предстоял день больших хлопот и забот. Но прежде всего ему предстояло сейчас прикоснуться к тому, от чего страдала и мучилась только что покинувшая его кабинет женщина. И он вздрогнул, беда эта защемила и его сердце; неясная, но уже настойчивая тревога зародилась внутри, предчувствие дремучего забытого страха и опасности схватило его большое сердце и захолонуло.

Молодая, красивая… и всё!

– Владимир Владимирович! – Шаламов на ходу прицепился к спешащему заместителю начальника следственного отдела. – Володя!

Малинин, не останавливаясь, широкими шагами торопился к приёмной прокурора области.

– Михалыч, погоди! Мне докладывать шефу! Колосухин приболел, – так и не затормозив, с кучей бумаг вошёл в дверь приёмной тот. – Дождись. Через полчаса, максимум – час, освобожусь.

– Что ты! Меня в медвытрезвителе заждались.

– Где? – замер у раскрытой двери Малинин. – Ты как туда? Какими?…

– Расскажу всё. Выдели мне сейчас минут пять-десять.

– Надежда! – крикнул в приёмную Малинин. – Что шеф? Один?

– Занят, – донёсся голос секретарши. – У него персона важная. Женского пола.

– Меня спрашивал?

– Сказал, чтоб никого.

– Ого! – покачал головой Малинин. – Как освободится, найди меня.

– Хорошо, Владимир Владимирович.

– Твоё счастье, Михалыч. – Малинин улыбнулся криминалисту. – Пошли ко мне. Ты что это с утра в медвытрезвителе забыл?

– Не что, а кого. – Шаламов, по своему обыкновению, был хмур. – Мужики там меня дожидаются. Двое.

– Кто ж залетел-то?

– Нет, ты не то подумал, Володь.

– А чего ж?

– Они у меня вроде подозреваемых.

– Погоди! Это не по ночному трупу, что вчера ты